Святослав Рыбас - Узкий круг

Вечером отец приказал сыновьям проучить Лапшина. Но что могли сделать одиннадцатилетний и двенадцатилетний? Агафонов удивленно сказал, что надо было не подставлять руку, а заехать Лапше кирпичом в лоб. Валериан отрешенно и горделиво глядел мимо отца неморгающими влажными глазами. Отец не понимал, что Валерка своим терпением ожога хотел победить Лапшина. Агафонов тоже не понимал этого, но все же понимал, что брат боролся, пусть и по-дурацки.

Лапшин рос без отца, его мать подрабатывала, убирая квартиры горожан.

Через несколько дней во дворе стало известно, что кто-то выстрелил гайкой из рогатки и раздробил Лапшину два передних зуба и сильно повредил губу. Кто выстрелил, почему - неизвестно.

Отец позвал Агафонова, усадил на диван и обнял за плечи. Он заговорил о его будущем, о том, что нужно помогать Валериану в радиоконструировании. Агафонов ждал, что последует дальше. За лаской и задушевностью таилась какая-то опасность. Отец вытащил из стола коробку с наградами, вынимал медали и передавал их сыну. "Ордена у тебя есть?" - спросил Агафонов, хотя знал, что никаких орденов нет. "Будешь помогать Валерке?" - спросил отец. "Неохота, - признался Агафонов. - Лучше следователем, бандитов ловить..." Отец вздохнул: "Как ты мог стрелять в человека?" - "Это не я! Так ему и надо, чтоб Валерку не мучил. Только это не я". - "А кто?" - "Не знаю, папочка. Мне самому его жалко". Агафонов вдруг расплакался. Но отец встряхнул его и крикнул: "Вспомнил? Страшная кровь, да?" - "Это не я", твердил Агафонов. Ему виделся катавшийся по пыльной земле Лапшин с залитым кровью лицом. "Трус! - сказал отец. - Из-за угла стрелял". - "Не я! крикнул Агафонов. - Что ты ко мне пристал? Вот вырасту, тогда приставай!" Он не сказал, что станет, когда он вырастет, но в его словах прозвучала явная угроза, смутившая отца.

Отцу так и не удалось воспитание младшего сына в обычаях городской интеллигенции. Он умер в сорок девять лет, и его похоронили на старом грушовском кладбище.

Мать снова вышла замуж, старший брат уже учился Б Москве, а Агафонов поселился у деда и бабушки в маленьком глинобитном доме. В восемнадцать лет он был сильным, дерзким, и родственники боялись, что его когда-нибудь посадят в тюрьму. Родные дядья убеждали Агафонова поступать учиться в политехнический институт, обещали помогать деньгами. Он согласился. Проучившись полгода, освоил лишь карточные игры и был отчислен за неуспеваемость. Потом работал санитаром в больнице, крепильщиком на шахте, матросом на спасательной станции. Агафонов стал модно одеваться, а вечерами прогуливался с компанией грушовцев по центральной городской улице, искал развлечений. Порой он возвращался домой с разбитым лицом, при свете луны стирал в бочке рубаху и умывался. Сладковато-вонюче пахли цветы душистого табака, светлели яблоки в томных кронах. Утром бабушка отчитывала его, взывала к памяти отца, восклицала: "Откуда ты взялся на мою голову! Долго ты нас будешь мучить, бандюга?" Она тоже ставила ему в пример старшего брата: только один Валерочка радовал ее сердце. Дед предупреждал Агафонова, что нельзя жить враскорячку, одной ногой в городе, другой в Грушовке: "Твои дружки хоронятся за жирными папашиными спинами, а ты хочешь сладко пожить, да с чего? С нашей пенсии? С твоих-то заработков? Сейчас тебе, Серый, не жить надобно, а выжить".

Как выжить? Дедовское поучение рассыпалось на осколки воспоминаний о голоде, отчаянии привыкших к магазинам людей, темной ночи оккупации, в которой лишь работа бабушки на клочке огородной земли да заработки деда в донских станицах, где он обменивал ручные самодельные мельницы на муку и сало, помогли уцелеть.

Агафонов уважал эти воспоминания, однако они уже были чем-то вроде семейного предания и никак не связывались с сегодняшней жизнью.

Агафонов до полудня дежурил на воде, потом подгребал к причалу станции и, отдав лодку напарнику, съедал свой "тормозок". Обычно бабушка давала ему хлеб, огурцы, яйца или сало. В служебной комнатушке пакет с едой нагревался, но Агафонов с аппетитом уписывал все до крошки. После он дремал в тени, затем долго плавал. Он чувствовал себя хозяином, а когда обходил пляж, часто перехватывал женские взгляды, но равнодушно и легко шел дальше. Возле малорослой ивы собирались картежники, Агафонов подсаживался к ним, смотрел на игру.

Однажды хромой Арсен привел двух девушек, с которыми только что познакомился, и, протянув Агафонову четвертной, распорядился сбегать за мороженым и шампанским. "Сам сбегаешь", - отмахнулся Агафонов. На девушек он взглянул лишь мельком: такие вызывали в нем волнующий азарт, но они принадлежали к недосягаемому кругу. Маленький хромой приемщик из "Скупки вещей от населения", Арсен, хлопнул Агафонова по плечу: "Тогда покатай девочек". Агафонов встал и сказал, чтобы шли за ним.

Лодка закачалась, девушки ахнули, быстро присели. Агафонов глядел на них и греб к другому берегу. "Не связывайтесь с Арсеном", - предупредил он. Девушка в зеленом купальнике опустила руку в воду, и между вспененными струйками заблестели красные пятна ногтей. "Ты пловец? - спросила она. Смотри, Оля, какие плечи!" Вторая, Оля, ответила с каким-то непонятным смыслом: "Мужчина в расцвете сил... Тебя как зовут?" Агафонов повторил: "Лучше с ним не связывайтесь. Потом пожалеете". - "Он нас загубит?" улыбнулась первая и откинулась назад, опершись руками на скамейку. Ее плечи приподнялись, над сильными холмами грудей обнажилась полоска незагорелой кожи. Агафонову почудилось, что она дразнит его, разговаривая с ним как с сопляком, и что ей нравится само слово "загубит".

Агафонов провел лодку между полуразрушенных быков довоенного моста. В прозрачной воде стояли, покачивая хвостами, крупные голавли. Возле грушовского берега под нависшими ивовыми ветками прошли в узкую протоку, заросшую желтыми кубышками. Агафонов подождал, пока девушки рвали цветы. С весел соскальзывали темно-зеленые сердцевидные листья, сочно хлопали рвущиеся стебли. "Ты научишь меня плавать?" - спросила первая девушка. "У тебя, Тонька, солнечный удар!" - недовольно заметила вторая.

Вечером, после заката солнца, когда пляж опустел, Агафонов сидел на песке и смотрел на Грушовку, выглядывавшую из садов своими огоньками. Черная туча с красноватыми разводьями шла от горизонта. Было тихо и душно. По воде пробегали полосы ряби. Послышался шорох шагов. Он повернулся: увидел голубое платье и почувствовал, что ему сильно хочется пить.

Теперь Тоня казалась старше, чем днем, ей, может, было лет тридцать. Она провела ладонью по его плечу, словно смахивая песок, и чуть-чуть царапнула ногтями. Агафонову показалось, что она как будто сжала его сердце.

Они поднялись по лестнице на станцию. Долгая белая вспышка осветила Тоню. Ветер громко стукнул лодку о причал и захлопнул дверь. Тоня снова сжала сердце Агафонова и сделала так, что он полюбил ее.