Алексей Бежецкий - Тиф

Такому мрачному и мечтательному настроению духа много способствовало общество священника и Заелова. Заелов был действительно странный человек, как по характеру, так и по своему прошлому. Он имел довольно хорошие средства, получил хорошее образование, но после какой-то романтической истории бросил Россию и поступил в линейные казаки на Кавказ.

Все в нем казалось Иловлину странным и необыкновенным. Он редко улыбался, и даже когда улыбался, то только губами. Остальные черты его бледного лица сохраняли по-прежнему строгое и неподвижное выражение. Его острые, цвета стали, глаза хотя смотрели прямо и смело, но взгляд их редко искал встретиться с взглядом собеседника. Казалось, Заелов искал в воздухе видимую ему одну какую-то личность или смотрел только потому, что у него были глаза на месте; видел же только мыслью, которая, помимо участия в разговорах, была еще занята беспрерывно чем-то тайным и, может быть, не разгаданным самим владельцем этих глаз. Таким представлялся он Иловлину. Вьюшин же, после первого знакомства с есаулом, сказал! «Веселый человечина этот Заелов! (хотя тот ни разу не засмеялся). Но кабак ему открывать не советую: сам все выпьет и пойдет по миру».

Заелов был человек образованный и прежде много читал. Поэтому его суждения а рассказы были интересны, хотя и дики. Иногда он любил рассказывать странные истории, совершенно невероятные, и во всех этих историях он так или иначе участвовал. Можно было предположить, что он выдумывает из прирожденной любви к этому занятию или смеется над своими слушателями; но он рассказывал свои истории, несмотря на их небывалость, всегда как сущую правду, и в самых сомнительных местах его рассеянный взор становился многознаменательным.

— Вы, — говорил он Иловлину, — счастливее меня… Когда к нам подберется тиф, то, пожалуй, вас раньше всех хватит, потому что вы водки не пьете…

— Черт вас подери, Сергей Иванович! уж умирайте вы раньше, коли у вас есть охота…

— Да это пустяки… Поверьте, что умереть — это все равно что ничего!..

— Как ничего?! Может быть, вам ничего, а мне очень чего… Я не хочу сдыхать в этом кладбище.

Тогда Заелов начинал, как бы в утешение, развивать перед своим собеседником свою мистическую теорию о второй жизни, следующей непосредственно за смертью тела, приправляя ее разными необыкновенными историями.

— Вы наденете светлую оболочку и будете гулять по земле, где и как вам угодно. Все будет тогда представляться в другом виде и все желания, не сбывшиеся при жизни, сбудутся тогда как наяву и еще лучше…

Подобные разговоры хотя и были иногда интересны, но не способствовали поддержанию веселого и беззаботного настроения.

Наконец общество оживилось вследствие возвращения из полкового штаба Вьюшина.

В первых числах января к офицерскому дому подкатил фургон, и из него вылез веселый поручик. Самойлов, увидав его, широко улыбнулся и сказал: «Сюда пожалуйте, ваше благородие!»

Вьюшин поправил очки на носу, поздоровался с Самойловым и сказал: «Смирно!» Самойлов комически выпятил грудь, протянул руки по швам и, подняв голову кверху, сказал:

— Не дышу, ваше благородие…

— Что от тебя водкой не пахнет? Неужели в этом доме водки нет?!

— Второй день на монастырском положении.

— Да не может быть! Экое несчастие! На обед что будет?

— Суп без кореньев, сухари-мухари, битки на жаркое, а на кондитерское пирожное — что сами привезти изволите.

— Ох, битки, битки! Где же господа-то? Возьми полушубок!

Самойлов снял с Вьюшина полушубок и указал ему на лестницу. Приезду его все обрадовались.

— А, «танцмейстер»! здравствуй! — сказал Иловлин.

— Здравствуй, моя радость! И мороз же сегодня — страсть! Все внутренности застудил… — говорил Вьюшин, хлопая красными, как морковь, руками. — Что же, водки нет?

— Да вот всю выпили… Тут один казачий есаул…

— Не говори! Я понимаю все теперь! Это он сожрал всю водку; говорил я тебе сто раз, красота ты моя неописанная, не связываться с казаками, потому они верхом, и за ними не угонишься… Ну, угощай чаем, когда так!

— Стремглав самовар подаю! — раздался голос Самойлова из соседней комнаты.

Вьюшину было лет около тридцати; он был небольшого роста, скорее худой, чем полный, и ходил с перевалом. Рыжеватые усы имели вид подстриженных, а остальная растительность на лице росла кустами. Обыкновенно он говорил сиплым тенорком, в самом тоне которого слышалось добродушие; иногда он менял тон и переходил в искусственный бас. Офицеры любили Вьюшина за то, что он был добросердечный, хороший товарищ и веселый парень, обладавший счастливою природною способностью одним видом рассмешить общество. На последнем полковом празднике, под влиянием спиртных напитков, он протанцевал какой-то дикий танец, уверяя всех, что это канкан, за что и получил название «танцмейстера». Он никогда ничего не домогался, никому не завидовал, сердился очень редко и душевное равновесие поддерживал, еще в большей мере чем есаул, крепкими напитками. Он пил с одинаковым удовольствием и водку, и вино, и пиво, но находил, что пиво сравнительно неудобно. «Водка компактнее, — говорил он, — а для пивных бутылок надо держать особое помещение».

Поздоровавшись со всеми, Вьюшин уселся на свою кровать и позвал денщика снимать с себя сапоги, намокшие от снега. Операция эта сопровождалась разными затруднениями; кровать ездила вслед за сапогом и становилась на дыбы; денщик кряхтел, хватался то за подъем, то за каблук, плевал на руки и, срываясь несколько раз, приговаривал: «Ишь, окаянные! Прилипли!»

На вопрос Иловлина, отчего у него опухло несколько лицо, Вьюшин объяснил, что четвертого дня он целую ночь не спал, встречая Новый год у воинского начальника в К*.

— Ральницкий… ты его, кажется, знаешь? Он, так же как и я, ненавидит хлебное вино…

— Ну, что у нас в полковом штабе делается?

— В карты играют и от скуки бесятся… Кажется, скоро дойдет до того, что кусаться начнут… А тут еще представления пошли за последние дела…

— Ах, голубчик! К чему меня представили?

— Тебя?.. кажется, к Станиславу на шею… [11] Орден св. Станислава был младшим из российских орденов, имел три степени. Орден второй степени носился на шее.

— Это несправедливо; могли бы золотую саблю дать…

— Боже праведный! — воскликнул Вьюшин, затыкая уши. — И ты туда же лезешь? Избавь ты меня, сделай такую милость, от этих наградных разговоров! Людям жрать нечего; изорвались, измучились, а тут награды да кресты! Отчего мне золотую саблю не дали? Отчего мне Владимира не дали? [12] Российский орден св. Владимира имел четыре степени. За военные подвиги жаловался крест 4-й степени с бантом. Давал право на потомственное дворянство. Погоди, может быть, все получим кресты, только деревянные… Ах, как я рад, что уезжаю из этой ямы! Уж так рад, что если б была водка, опять бы выпил…