Алексей Бежецкий - Тиф

— Должно быть, простудился в снегу, — заметил священник, — возможно, что и вовсе распахнувшись шел, так как вы изволили заметить, что он…

— Заложил слегка? Возможно…

— А сгоряча-то его и прохватило морозом… Тоже вот теперь сапожонки были, должно быть, худые; снега-то и наглотались… Вот к чему ведет употребление вина, да еще неумеренное. Ему бы выйти на бой со врагом тверезым, а с морозу как пришел — одну, две рюмки разрешил; ничего… Даже благо… то-то вот и есть!

— Да уж что говорить, отец Андрей, когда он теперь, быть может, к праведникам сопричтен…

— Сопричтен ли?

По этому поводу офицеры опять, благодаря Заелову, стали рассуждать о будущей жизни и затем незаметно перешли на награды. Посыпались чины и кресты, точно из рога изобилия. На улице между тем догорал день, и бумага в окнах из белой сделалась светло-серой; собеседники перешли в комнату Иловлина, где было посветлее. Неожиданный сюрприз, поданный Самойловым в виде тарелки с кишмишем и орехами, опять повернул разговор совсем в другую сторону.

Общество развеселилось. Вьюшин рассказал несколько не совсем скромных анекдотов, которые будто с ним случились; перешли на любовь, причем Заелов говорил, что любовь — это вещь удивительная и страшная, а Вьюшин — что ничего в ней удивительного нет. «Я как выпью, так сейчас и влюблен».

Между прочим, все удивлялись, как в такой грязной деревушке открылась такая красивая девушка, как Мариам. Один только Вьюшин, который был маленького роста и худощав, не одобрял ее красоты, находя, что она недостаточно толста, потому что женщина чем толще, тем лучше. Заелов находил в ней что-то фатальное и таинственное и подшучивал над Иловлиным.

— Уж вы не скрывайтесь! Я все вижу… Вы к ней неравнодушны… Если б я был помоложе, то непременно ее бы похитил отсюда… А вы только смотрите!

Затем Заелов нарисовал на двери довольно неумело женскую фигуру без ног и подписал «Мариам — будущая супруга капитана Иловлина». Лицо вышло кривое и ни капли не похоже на оригинал, но когда он намазал ей большие глаза, то лицо приняло сразу такое неприятное выражение, что Вьюшин воскликнул: «Экая ведьма! Только метлы недостает…» В одном только Иловлине шутки о Мариам не вызывали смеха. С наступлением вечера офицеры надели полушубки и пошли немного прогуляться о отцом Андреем.

В воздухе было морозно и тихо. Слежавшийся на дороге снег скрипел под сапогами. По направлению к Эрзеруму тянулась долина, покрытая белым, нетронутым снегом, матовая поверхность которого случайно искрилась от лучей луны; только в нескольких направлениях извивались и чернелись глубокие следы чьих-то ног. Нежные и округленные тени, точно воздушные берега, окаймляли вдали это серебряное озеро, а там, далее, было уже совсем темно… К этой картине больше всего шло безмолвие… Небо было чисто, и тысячи звезд светили дрожащими, холодными огнями в его темном пространстве. Над Эрзерумом держалось слабое зарево от вечерних огней, и в одном месте что-то то сверкало, то тухло.

— Эко небо какое чистое! — сказал отец Андрей. — Мир на небе, да на земле его нет.

— Да, — заметил Вьюшин, — пора бы в Россию…

— То-то вот и есть, господа вояки! Воюете, воюете, а потом и видите, что мир лучше… Кажется, чего лучше мира и спокойствия, а вы кровь проливаете. Оттого и болезни идут, ибо поднявший меч от него и погибнет [15] Вариант выражения из Евангелия от Матфея: «Взявшие меч — мечом погибнут». .

— Теперь ведь святки, господа, — заметил Заелов, — деревенские девки в зеркало смотрят, воск льют… имена спрашивают у прохожих. А тут вместо красной девицы на буйвола наткнешься или на стаю собак.

— Это хорошо еще, — возразил Вьюшин, — если на буйвола… А если на турок? Вдруг им придет фантазия вылазку да ночное нападение. Вот тебе и будет суженый да ряженый…

— Ну, прощайте, господа! Девять часов, пора и домой, а то застынете… — сказал отец Андрей…

— А мы вас проводим, батюшка…

И вся компания, за исключением Вьюшина, который сослался на усталость, потянулась в дом бека…

В этом доме все было тихо. Только в одном слабо освещенном окне мелькали чьи-то тени. Все вошли в комнату к отцу Андрею.

— Милости просим, — сказал священник, зажигая свечу, — я сейчас пойду распорядиться кое о чем…

Заелов закурил папироску, а Иловлин сел и задумался. Он чувствовал какую-то тяжесть во всем теле, и в голове его беспорядочно пробегали отрывистые мысли: «десять фунтов свечей Порошину», «голова болит», «мир и звезды», «отец Андрей», «кладбище»…

В соседней комнате, где помещался фельдшер и прислуга, кто-то вполголоса, мерно и однообразно рассказывал сказку про несчастного Ивана.

— Пришел он к одному богатому мужику и спрашивает: не наймет ли кто меня на работу? — «Что тебе в год за работу?» — «За три года — полтора гроша…» Удивился хозяин и говорит: «Оставайся». Остался Иван и работал усердно; так три года и миновали. Хозяин и говорит: «На тебе, Иван, что заработал, — полтора гроша». Взял несчастный Иван полтора гроша и пошел куда глаза глядят. Шел, шел; лесом шел; полем шел; аж устал. Устал Иван, и захотелось ему напиться. Видит курган, а на том кургане верба стоит. И говорит он сам себе: «Взойду я на тот курган, потому где верба — там и вода, стало быть…» И взошел только, братцы мои, на курган — и видит глубокий колодец, и в колодце том глубоко, глубоко вода блещет. Как тут быть? Пить хочется, а припаса того, чтобы воду добыть, нет. И сказал себе Иван: «Брошу я эти полтора гроша в колодец. Если хозяин меня рассчитал за труды мои по милости божией, то должны они, гроши те, выскочить назад; а если не рассчитал он меня по милости божией, то гроши так там и останутся…» Бросил он гроши в воду, а они как пошли ко дну, так назад и не возвращались. И решил тогда Иван, что мало он служил своему хозяину, и пошел опять к нему. «Возьми, говорит, опять меня в работники…» А хозяин ухватился за него, потому работник хороший. «Что тебе, говорит, за год?» — «За два года — грош». — «Хорошо, говорит, оставайся». И стал жить Иван опять в работниках. Два года верно служил, грош получил и попрощался. Попрощался и к этому самому колодцу пошел и как кинул он туда грош, так оттуда как плеснуло, так обе дачи и выкинуло. И взял несчастный Иван свои два с половиной гроша и решил, что…

— Вот так-то и нам воздастся, быть может, за всю нашу службу, — перебил отец Андрей… и потом, постучав в перегородку, прибавил: — Эй, господин рассказчик! поставь-ка нам самоварчик, да поживее!..

Тем временем, как гости отца Андрея расселись, сам хозяин хлопотал около кипящего самовара.

— Значит, опять чай пить будем? — спросил Заелов.

— А что ж? — возразил отец Андрей, — с холоду да с морозу и согреться не мешает. Чай — дело доброе. Я, когда в семинарии обучался, до страсти любил чай: бывало, в компании стаканов десять проглотишь, так что от тебя от самого жаром, как от самовара, пышет; при этом с полсотни сухарей заешь, да и больше бы десяти стаканов выпил, да сахару жаль. Вот ароматные чаи пить не советую, потому от них сон пропадает… Я раз желтого чаю у одного купца напился, да потом такие чудеса видел, что не приведи господи…