Михаил Садовский - Фитиль для керосинки

-- Ну, и чо? -- Спросил мальчишка, неудобно вывернув голову вверх.

-- А может, это твой родственник дальний?

-- Говорю же -- нет у меня родственников! -- Зло возразил Витька и понурился...

-- Да ты не обижайся, -- сочувственно вздохнул толстый и продолжил, как бы размышляя, -- А я бы поискал все же...

Так и кончился тогда безрезультатно разговор на скамейке в парке. Витька не то, чтобы забыл о нем. Он просто не придал ему никакого значения. В своей маленькой комнатушке в двухкомнатной хрущобе в девятиэтажной башне, он сумел создать собственный мир, подобный внешнему: с показухой для матери и тайными уголками для себя, которые изобретательно скрывал в очевидно плоских и однозначных, но только для непосвященных, местах. Например, нижний ящик огромного старого комода вынимался, и в зияющей пещере при свете шестивольтовой лампочки открывалось царство диковинных животных и птиц в джунглях Индии и Памира, а если немного отодвинуть письменный столик от окна и втиснуться в образовавшийся угол, то сразу перелетишь в дикие пустыни Африки, а если...

Через две недели, когда уже совсем по летнему одетый Витька снова с утра сидел там же на скамейке, к нему подошел Толстый, протянул бумажку и сказал однозначно:

-- Позвони!

-- Зачем? -- возразил Витька

-- Пригодится! Позвони!

На следующий день, когда матери не было дома, Витька позвонил по этому номеру и на вопрос: "Какой Витя?" ответил, робко:

-- Боклевский!

-- Как фамилия? -- Хрипло переспросила трубка.

-- Боклевский, -- раздражаясь, повторил Витька.

-- А! -- Обрадовался голос! -- Боклевский! А тебе сколько лет? ... Четырнадцать скоро! И на метро сам можешь? Не заблудишься? -- Приезжай, дружок, поговорим... -- это уже пригласил словно другой человек -- старый знакомый, который ждет, не дождется тебя...

И Витька поехал. В странной комнате с высоченными лепными потолками и обставленной такими же лепными шкафами, буфетами за письменным столом сидел человек, тоже словно вылепленный и с еще не законченным лицом. Все было крупное, рельефное, рыхлое, смачное. Толстые губы немножко шлепали друг по другу при разговоре, и капельки слюны прыскали в стороны, сверкая в лучах солнца. Этот, за столом, долго и беззастенчиво изучал застрявшего у двери Витьку, и тот стал уже томиться и переживать, что зря потащился в такую даль, да еще кляссер захватил зачем-то. Но человек вдруг заговорил глубоким и красивым голосом:

-- Проходи, проходи, ты Витя? Понял, понял, -- он говорил чуть в сторону, потому что наклонился и что-то доставал из ящика стола. -- Маша, Маша! -неожиданно закричал он. Скрипнула дверь и вошла Маша. -- Маша, поди сюда, пожалуйста! -- Он поманил ее толстой кистью. -- Посмотри. Только внимательно -он никого тебе не напоминает?

Теперь Витька уж точно жалел, что притащился сюда. Маша ему категорически не понравилась, и он сразу окрестил ее: толстозадая, что было нисколько не обидно, впрочем, а лишь констатировало факт. Маша подперла рукой подбородок по-деревенски и стояла, склонив набок голову, всматриваясь в Витькино лицо. И вдруг она тихонько ойкнула и прошептала:

-- Юрка!

-- Точно! -- громыхнул мужик за столом. Надо же, как похож. Мне когда Борька рассказал про конверт, я сразу подумал -- это такие совпадения раз в сто лет бывают. Ну, теперь никаких сомнений. Покажи блок, -- обратился он к Витьке и, рассматривая, радостно бурчал дальше, будто самому себе, -- Сейчас все поймешь, Витька Боклевский! Боклевский! Это ж твой дед, понял? -- Но Витька ничего не понимал и сидел молча, взволнованный каким-то необъяснимым предчувствием. -- Маша, ну, скажи! Маша!

-- Юрка! -- Повторила толстозадая и повернулась к двери. -- Сейчас чай будем пить! -- уронила она на ходу и скрылась.

-- Вот! -- Обрадовался тот, что был за столом. -- Иди сюда! -- И он поставил перед собой карточку. -- Смотри на себя в зеркало, -- указал он рукой назад, а потом сюда, на фотку! А? Похож! -- И он так радовался своей догадке и удаче, что невозможно было не заразиться.

-- Похож, -- подтвердил ошеломленный Витька и замолчал. Он никак не мог оторвать глаз от фотографии, на которой точно был он, только чуть постарше. Тогда мужчина, которого звали, как выяснилось, Иван Васильевич, протянул Витьке фото и сказал:

-- Возьми. Только с отдачей. Переснять можешь в ателье. Мы дружили очень. А когда он умер -- все связи оборвались. Странная там какая-то история была. Мать пережила его. Пренеприятнейшая особа -- хабалка такая, я ее "газировкой" звал. И потому дома у него ни разу не был. Знаешь, раньше торговали на улицах газированной водой: тачка такая, два цилиндра стеклянных с краниками внизу, баллон с углекислотой -- ну, пена на полстакана, и икаешь после первого глотка, а в носу такая щекотка, что уже пить неохота. Кино "Подкидыш" видел? Вот там Раневская -- ну, вылитая "газировка", она там воду пьет -- "Муля, Муля," -- Такая еврейка толстозадая, хабалка... Все оборвалось потом. Я справки то навел... Был у Юрки сын. Ты-то ему в сыновья никак не годишься, даже во внебрачные... а лицо одно... братьев у него не было... и марки он тоже, видишь, собирал... с медалью этой засада была страшная... его ж не пустили ее получить на олимпиаду! Думали: сбежит! Ну, сам понимаешь, -- он оценивающе посмотрел на Витьку -- понимает ли, махнул рукой и продолжил: -- Еврей, а там Япония, свобода, да с его коллекцией можно было по всему миру разъезжать, показывать ее и все -- жить на это. Ведь он ее, поди, двадцать лет пестовал. Как же... и не пустили... потом здесь вручили... по почте прислали. Суки, -- неожиданно добавил он и потом еще смачно выругался вполголоса... -- Он снова замолчал, и слышно было, как Маша гремит чашками. Потом они молчали долго вместе. Витька -- ошеломленный предположением, Иван Васильевич -- не в силах сразу перенестись из прошлого...

И пошла странная полоса Витькиной жизни.

-- Чтоб ты знал, -- поучал Витьку Пинхус, крепко держа его за плечо своей рыжей огромной рукой, -- у всех есть Родина. И у нас она тоже есть. Но они, -он обвел рукой пространство, -- не хотят, чтобы она была у нас у каждого. Я тебе больше скажу: они просто боятся этого. Потому что сейчас они могут мне сказать, что я беспачпортный, что я космополит, что я ем их хлеб и топчу их землю, и пошел вон отсюда в свой проклятый Израиль, но и специально потому не пускают меня жить, куда я хочу. Я ж ведь уеду -- тоже мне испугали. Я хочу этого. Ты понял. Они мне это специально делают, чтоб меня тут попрекать своим куском хлеба, который я, -- он сделал сильное ударение, -- им зарабатываю. А за ер аф мир, гезунтер гейд... так что -- кому повезло, а кому нет. Такая жизнь. Такая жизнь. А деньги... что ты так за них волнуешься... Знаешь, я тебе что скажу: эти деньги того не стоят, чтоб за них волновать свое сердце. Брось. Я рад, что тебе помогу. Когда ты станешь знаменитым... -И Витьке снова захотелось спросить у Пинхуса, откуда он знает, что Витька станет знаменитым... а тот продолжал свое, -- Если б не их дурные порядки, так я бы им столько заработал, что накормил бы всю Россию... это разве дело, что у чужих людей хлеб закупать, когда свой гниет --это их хозяйство, а за ер аф мир... эх...