Юрий Слёзкин - Бабье лето

Он, точно, любил музыку. Конечно, не серьезную музыку, которую дают в концертах, а обыкновенную, простую музыку. Он даже играл на корнете {37} 37 Корнет (рог, боевая труба; от и т а л.) — духовой музыкальный инструмент в виде узкой трубки расширенной на одном конце. . Он любил грустную крестьянскую песню где-нибудь в поле, звонкий лай гончей стаи, бегущей по лисьему следу, любил слушать на заре сквозь розовый туман, несущийся с лугов, пастушечий рог. Хорошо тоже, когда играли на пьянино или на гитаре. Сбивчиво попытался он объяснить все это своей соседке. Она слушала его, ласково улыбаясь, покачивая головой в знак сочувствия.

— Какой вы славный, простой человек,— сказала она, когда он кончил, и протянула ему руку,— я страстно люблю музыку… но доктор запретил мне играть. Нервы, глупые нервы!.. Хотя для вас, если вы хотите, я сыграю кое-что. Вы напрасно говорите, что не понимаете серьезной музыки, вот вы увидите, как это прелестно…

— Но если это действительно вам вредно,— с участием заметил Григорий Петрович.

— Пустяки!.. Боже мой, qui vit sans folies n’est pas si sage qu’il croit… [9] Кто живет, не сумасшествуя, вовсе не так безупречен, как он думает… ( фр. ). — Пер. авт. Что вредно, что полезно — право, скучно думать об этом… лишь бы хоть немного радости…

Она поднялась из-за стола. Обед уже кончился, но хозяин и гости продолжали сидеть на своих местах и разговаривать. Фон Клабэн рассказывал теперь с неподражаемым своим благодушием о том, сколько труда стоило ему уговорить управу починить почтовый тракт {38} 38 Тракт — широкая грунтовая дорога между городами, предназначенная для почтовых перевозок; тракт окапывался канавами, нередко обсаживался деревьями, по нему устанавливались верстовые столбы. . По его тону можно было подумать, что он сам удивлялся своей настойчивости в этом деле.

Галдин встал вслед за хозяйкой, за ним вскочил и граф Донской.

— Ты будешь играть? — спросил он торопливо сестру.— И мне можно с вами?

— Ну да, конечно, мой милый!

Поздно уезжал Григорий Петрович из Теолина, полный пережитыми впечатлениями, то вызывая в памяти своей неуловимый образ Анастасии Юрьевны, то улыбаясь при воспоминании о почтмейстере и графе Донском. Его охватила приятная дрема, он сидел, откинувшись на подушке, укачиваемый волнообразным движением рессор, вдыхая в себя свежий воздух лугов.

Тянуло туманом, насыщенным запахами трав, темнели ветвистые березы, неумолчно кричал коростель. Неисчислимые звезды горели и гасли в темном небе или внезапно скатывались бледными слезами вниз.

Еще на западе догорала желтая заря, а за лугами уже всходила красная луна,— там казалось особенно тихо и молчаливо, грустно высились стога на зиму сбитого сена.

Галдин с наслаждением думал о том, что он сейчас будет дома. Когда коляска его, минуя деревянный мостик, въехала в усадьбу и с визгом кинулись ему в ноги Штык и Пуля, он искренно, как своим, обрадовался собакам и, схватив их за лохматые рыжие морды, наделил каждую звонким поцелуем.

— Чаю, чаю, Еленушка! — крикнул он вслед за этим, взбегая по ступенькам на подъезд.

Как ни была хороша музыка Анастасии Юрьевны, как ни была хороша она сама и как ни были занимательны речи хозяина и гостей, но небольшой домик с башенкой, Елена со своим Бернаськой, чай, масло, молоко и домашние булки показались Григорию Петровичу, однако, во много раз лучше.

Умывшись в своей крохотной спаленке холодной водой, пофыркав на собак и подурачась с Бернаськой, он сел за стол и с удовольствием напился чаю, слушая тихую, певучую речь пришедшего «с докладом» Менделя.

Потом — ему не сиделось в душных комнатах — он натянул смазные сапоги, надел кожаную куртку, захватил ружье и, свистнув собак, пошел в ночное.

— Что, рады? — говорил он бесновавшимся от восторга псам.— Рады, шельмы? На уточек пойдем, да, на уточек… Чуть свет завтра двинемся.

Он шел в своих тяжелых сапогах по росой вскрапленной темной траве, оставляя черный след за собою, попыхивая из своей коротенькой трубки крепкий табак, и улыбался в усы, сам не зная чему. «Эге,— думал он,— завтра будет ясное утро, много воды пало на землю, хорошо потянут. Черт возьми, если пастухи не распугают, у меня верных два выводка за Бобульскими мшарами {39} 39 Мшары — болото, поросшее мхом и кустарником. . Вот пройду сорок шагов до той сосны, а там можно будет по овражку спуститься на ляды {40} 40 … спуститься на ляды …— Ляда (з а п., с е в.) — пустошь. , оно, пожалуй, поближе выйдет. А все-таки сучка всегда покойнее кобеля — ишь, Штык так и фукает, так и фукает…»

— Штык, назад, мерзавец! — крикнул он полным голосом.— Поди ко мне!

Из густого олешника выскочил ошалевший пес и кинулся к хозяину. Он был весь мокрый от росы.

За сосною ровным скатом сыростью пахнул овраг. Галдин сбежал вниз и пошел вдоль тускло поблескивающего ручья. Вылетел вспугнутый бекас. Невозмутимая тишь ночи ничем не нарушалась. Вдруг за поворотом на холме сверкнул огонь. Черные тени колебались на алом зареве костра.

— Ого-го-о! — заголосил помещик.

— Ого-го-о! — ответили ему сверху.

У костра, расстелив овчины, лежали парни и девки.

— А я к вам,— сказал Галдин, присаживаясь,— завтра чуть свет во мшары пойду… Утки-то есть?

— Вестимо, есть, чего же им не быть!

Они заговорили об охоте, о сене, о лошадях, потом посмеялись над девками.

— Дуры они, леший их заешь!

Галдин разыскал Кастуську. Она чинилась что-то сегодня.

— Нам с вами не здрастватца! К барышням местечковым ступайте…

Луна всплывала все выше. Из леса дышало теплом и смолами. Фыркали встревоженные кони.

Галдин затянул песню, за ним подхватили другие. Собаки наставили уши, прислушиваясь.

— Ай, черт! — взвизгнула Кастуська.

Песня оборвалась. Перед костром стоял незнакомый человек.

— Доброе здоровье честному паньству,— проговорил он сипловатым, но веселым голосом,— низкий поклон вельможному господину, сидящему в кругу своих вассалов.

— Да то ж наш папуня,— опознал его кто-то.

— Ён же и есть,— подхватили другие.

Девки кинулись целовать ему руки; он добродушно отмахивался.

— Буде, буде.

Галдин встал, все еще недоумевая.

— Ну, станем знакомы,— сказал тот.— Ксендз из местечка, пан пробощ иначе… Вы извините, что в ваши владения забрался — при вашей матушке разрешение получил,— так по привычке… Охотничий день, сегодня-то и потянуло…

— А вы охотитесь разве?

Лицо ксендза понравилось Галдину.

«Забулдыга, видно, отчаянный»,— подумал он.

— Эге-ге, да вы и вправду меня не знаете! — засмеялся пан пробощ.— Пусть вот эта пся крев вам расскажет…

Парни засмеялись. Они стояли в стороне во все время, пока ксендз не сел.