Юрий Слёзкин - Бабье лето

Анастасия Юрьевна медленно произнесла эти последние слова, точно сама хотела убедиться в истинном их смысле и смотрела на Григория Петровича растерянным, блуждающим взором.

— Так вы мне поможете? — спросила она совсем тихо.

— Охотно, конечно, но…— начал было тот.

— Нет, нет, скажите только «да»… только «да», и я буду спокойна,— опять возбуждаясь, перебила она его.

Он не сумел ответить, так как в это время, резко разрывая воздух, загудел подходящий к Черчичам пароход. Вслед за ним раздался первый удар грома.

Но Анастасия Юрьевна по губам Галдина и по выражению лица его поняла то, что он хотел сказать ей.

За первым ударом последовал второй, солнце померкло, и по листьям застучал все учащающийся ливень.

Когда Галдин и Анастасия Юрьевна вбежали на террасу, они застали там все общество,— тех же пана Лабинского, князя Лишецкого, почтмейстера, знакомого уже Галдину ксендза и вдову Фелицату Павловну Сорокину с земским начальником. Сорокина никуда не появлялась без земского начальника, хотя тому, по-видимому, это не доставляло никакого удовольствия. Акцизного чиновника и учительницы фон Клабэн не принимал у себя, исключение он делал для одного лишь почтмейстера и то лишь потому, что тот умел во время подвернуться под руку и считался веселым собеседником.

Графа Донского не было между ними.

— Анастасия Юрьевна положительно становится молодцом,— крикнул князь, целуя ручку у хозяйки.— Какой маг и волшебник поднял вас с вашего кресла? Уж не вы ли, Григорий Петрович, тому причиной?

— Моей жене помогает режим, который прописал ей доктор,— заметил фон Клабэн и, взявши под руку ротмистра, отвел его к столику, где стоял ящик с сигарами и кофе.— Вот возьмите эту регалию {43} 43 Регалия — сигара одного из лучших сортов. , очень хорошая регалия,— говорил он дружеским тоном, понижая голос.— Не всякий понимает в хороших сигарах. Мне они достались по случаю. Что? Я очень рад, что вы приехали к нам в губернию. Теперь, конечно, хозяйство не приносит никаких доходов, но это очень важно, когда на земле сидят такие люди, как вы…

«К чему он все это говорит? — подумал Галдин.— Он что-то удивительно любезен сегодня!»

— Ваш брат тоже приедет в имение? — продолжал Карл Оттонович по-прежнему пониженным приятельским тоном. Нет? Ах, он служит… Да, я слышал, он себе делает блестящую карьеру! Что? Простите, это не ваш родственник в министерстве внутренних дел?

— Это мой дядюшка…

— Ах, это даже ваш дядюшка… Ну да, я так и думал. Скажите (Карл Оттонович прищурил один глаз и посмотрел на кончик своей сигары), вы не знаете, он, кажется, может получить портфель? {44} 44 … может получить портфель? — здесь: получить должность, получить министерский портфель. Я что-то читал об этом.

Лицо фон Клабэна дышало полной невозмутимостью, казалось, точно и не он задавал вопрос.

— Я, право, не знаю,— беспечно отвечал Григорий Петрович.— По правде сказать, я мало интересовался этим.

— Ну да, конечно,— протянул Карл Оттонович и даже зевнул слегка,— но все-таки не мешает иметь влиятельного родственника — можно проводить много нужного в своем уезде…

Подошел князь, завязался политический разговор. Князь снова упомянул о своих мемуарах и заглушил всех криком, когда дошли до самого острого вопроса — выборов в Государственный Совет. Он забыл, что с ними сидит поляк, произошла маленькая неловкость, которую изо всех сил старался замять хозяин. Пан Лабинский был сегодня не в духе и жаловался на сердце. Он сидел молча, со страданием на лице, держась левой рукой за грудь.

Галдин незаметно перешел к другой группе, где сидели дамы, почтмейстер и ксендз. Земский улизнул-таки от Сорокиной и внимательно слушал кричавшего генерала. Но Фелицата Павловна, кажется, этого не заметила. Она не отрывала своих подведенных глаз от Григория Петровича и улыбалась ему сладкой, заискивающей улыбкой. Она точно умоляла его обратить на нее внимание, но ротмистр оставался равнодушным.

Почтмейстер изо всех сил старался занимать дам, ксендз остроумными замечаниями помогал ему в этом. Он был навеселе и весьма двусмысленно подмигивал Галдину.

У Анастасии Юрьевны опять появилось утомленное, болезненное выражение. Она притихла и сидела, безучастно слушая разговор.

Григорий Петрович ловил на себе не раз ее взгляды. Улучив минуту, он подвинулся к ней поближе и сказал:

— Вам должно быть, нездоровится? — и, не получив ответа, добавил: — Будьте уверены, что я сделаю все, что в моих силах. Когда можно будет повидаться с вашим братом?

— Да, да, сделайте это для меня,— проговорила она поспешно, точно только сейчас вспомнила о своей просьбе — я вам пришлю его… теперь его нет дома, он у себя на хуторе.

И вдруг, схватив Галдина за руку, крепко пожала ее.

Грянул снова оглушительный удар грома. В окнах задрожали стекла. В потемневшем небе брызнула белая молния.

— Вы будете бывать у нас? — быстро заговорила Анастасия Юрьевна, близко придвинув лицо свое к лицу Галдина.— Чаще, как можно чаще… Мне страшно здесь, понимаете — я боюсь его!

Глаза ее раскрылись широко, в них, точно, были и ужас и отчаяние. Хорошо, что никто их не видел. Все смеялись и разговаривали. Галдин смущенно пробормотал:

— Еще бы, конечно, я с радостью.

Он в свою очередь пожал ее тонкие вздрагивающие пальцы.

— Все, все!..— неожиданно для себя самого прибавил он.— А я сегодня привез с собою корнет…

Она ничего не ответила, она, слава богу, не услышала его последних глупых слов: она упорно смотрела ему в лицо и улыбалась.

— А-ай! — вдруг вскрикнула сидящая рядом Сорокина, и все пришло в волнение. Все повскакали со своих мест, несколько минут никто не знал, за что взяться, что делать. На полу лежал, весь розовый, пан Лабинский.

— Ему дурно,— закричала Сорокина.

— Воды, воды,— кидаясь из стороны в сторону, вторил ей князь.

Пан пробощ склонился над Лабинским, потом махнул рукой.

— Ниц не бендзе [12] Nic nie będzie.— Ничего не будет ( польск. ). — Пер. верстальщика . ,— сказал он совсем спокойно и перекрестился.— Пан умер…

На мгновение все умолкли. Потом заговорили разом. Как это случилось? Пан Лабинский сидел все время молчаливый, ему сегодня нездоровилось, да еще вышел этот неприятный разговор. Он всегда страдал сердцем. Значит, разрыв сердца? Да, не может быть сомнения — разрыв сердца…

Анастасия Юрьевна не могла подняться с кресла. Она как будто не понимала, что вокруг нее делалось. Глаза ее сомкнулись, голова упала на руки.

Пока приводили в чувство Анастасию Юрьевну и отнесли на диван мертвого пана Лабинского, фон Клабэн все ходил по комнатам, повторяя:

— Это ужасно, это ужасно!