Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия

Михал Михалыч осклабился.

- Это так точно-с, - пошутил он, - даже рыба, и та во весь опор мимо Корчевы мчится. В Твери или в Кимре ее ловят, а у нас - не приспособились.

- Ничего у нас нет, а вы - рискуете! И себя подвергаете, и нас подводите!

- Может быть, господам отдохнуть захотелось? - вступился за нас секретарь.

- И отдохнуть... отчего бы на пароходе не отдохнуть? Плыли бы себе да плыли. Ну, в Калязине бы высадились - там мощи, монастырь. Или в Угличе там домик Дмитрия-царевича... А Корчева... что такое? какая тому причина?

К великому моему ужасу, Глумов забыл об нашем уговоре насчет Проплеванной и вдруг брякнул:

- Да просто полюбопытствовать.

- А я об чем же говорю! Почему? как? Ежели есть причина любопытствуйте! а коли нет причины... право, уж и не знаю! Ведь я это не от себя... мне что! По-моему, чем больше любопытствующих, тем лучше! Но времена нынче... и притом Вздошников!

- Да кто же наконец этот Вздошников? что это за сила такая? полюбопытствовал я.

- Да так... Вздошников, - только и всего.

Он постепенно все больше и больше волновался и наконец начал ходить взад и вперед по комнате.

- Как мне теперича поступить? - произнес он, останавливаясь против меня.

- Право, Пантелей Егорыч, мы ничего...

- Знаю я, что ничего. До сих пор - ничего, а завтра может быть - чего! На этом нынче все и вертится. Ну, что такое? Плыли, плыли, и вдруг... Корчева!

Очевидно, что "Корчева" у него колом в горле застряла, и никак он не мог ее проглотить.

- Пантелей Егорыч! да ведь мы только на денек. Посмотрим достопримечательности, и опять в путь.

- Какие такие достопримечательности?

- Собор, например.

- Собор? ну, собор... положим. Это похвально.

- Еще сказывали нам, что в Корчеве ста семи лет старичок живет.

- Ну, и старичок... пожалуй! Старость уважать - это...

- Может быть, и еще что-нибудь найдется...

- Что вы! что вы! ничего у нас нет! - заговорил он быстро, словно боялся, чтоб и в самом деле чего не нашлось.

- У мещанина Презентова маховое колесо посмотреть можно... в роде как perpetuum mobile {}, - подсказал секретарь. - Сам выдумал.

- Нечего, нечего смотреть. Только время терять да праздность поощрять! - зачастил Пантелей Егорыч. - Так вот что, господа! встаньте вы завтра пораньше, сходите в собор, помолитесь, потом, пожалуй, старичка навестите, а там и с богом.

- Пантелей Егорыч! позвольте perpetuum mobile посмотреть!

- Вот вы какие! И охота вам, Михал Михалыч, смущать! Ах, господа, господа! И что такое вам вздумалось! В дождик, в сырость, в слякоть... какая причина? Вот если б господин исправник был в городе - тогда точно... Он имеет на этот предмет полномочия, а я...

Он имел доброе сердце и просвещенный ум, но был беден и дорожил жалованьем. Впоследствии мы узнали, что и у исправника, и у его помощника тоже были добрые сердца и просвещенные умы, но и они дорожили жалованьем. И все корчевские чиновники вообще. Добрые сердца говорили им: оставь! а жалованье подсказывало: как бы чего из этого не вышло!

Вечное движение.

- Пантелей Егорыч! деточки у вас есть? - спросил Глумов, вдруг проникаясь жалостью.

- То-то... шесть дочерей. Невесты.

- Так мы завтра... чем свет...

- Ах, что вы! я ведь не к тому... - вдруг застыдился он. - Отчего же не посмотреть - посмотрите!

- Нет, уж что же, ежели...

- Ах нет, я не в том смысле! У нас ведь традиции... мы помним!.. Да, было времечко, было! Собор, старичка... ну, пожалуй, perpetuum mobile... Только вот задерживаться лишнее время... Ведь паспорты у них в исправности, Михал Михалыч? как вы скажете... а?

- Вполне-с.

- Ну, что ж, и с богом. Вы не подумайте... Прежде у нас и в заводе не было паспорты спрашивать, да, признаться, и не у кого было - все свои. Никто из чужих к нам не ездил... А нынче вот - ездят!

Представление о жалованье вновь смутило его. Он пытливо взглянул на нас и силился что-то угадать. Но ничего не угадал.

- Михал Михалыч? - вопросительно-тоскливо обратился он к секретарю.

- Думается, что ничего...

- Ну, так с богом! полюбопытствуйте! - сказал он решительно и, обратившись к Фаинушке, прибавил: - И вы, сударыня?

- И я-с.

- Вам-то бы... А впрочем, отчего же... нынче мода на это... Акушерки, стенографистки, телеграфистки... Дай бог счастливо, господа!

Он благосклонно пожал нам руки, вручил паспорты и отпустил нас.

На другой день, только что встали - смотрим, два письма: одно от Перекусихина 1-го к меняле, другое от Балалайкина к Глумову {Пусть читатель ничему не удивляется в этой удивительной истории. Я и сам отлично понимаю, что никаких писем в Корчеве не могло быть получено, но что же делать, если так вышло. Ведь, собственно говоря, и в Корчеве никто из нас не был, однако выходит, что были. (Прим. М. E. Салтыкова-Щедрина.)}. Перекусихин подавался. Он сознал, что первоначальные его претензии были чрезмерны, и соглашался убавить их наполовину. Балалайкин уведомлял, что по обоим порученным ему делам он подал прошения в интендантское управление. Мысль о заравшанском университете была всеми интендантами встречена сочувственно, а проект учреждения общества обязательного страхования жизни - даже с восторгом. Но Балалайкин должен был "пообещать". После слова "пообещать" он поставил целую строку точек и затем прибавил: грустно, а делать нечего!

- Вот ведь прохвост! - без церемоний выругался Глумов, скомкав письмо.

В самом деле, всем показалось удивительным, с какой стати Балалайкин с вопросом о заравшанском университете обратился в интендантское управление? Даже в корчевское полицейское управление - и то, казалось, было бы целесообразнее. Полицейское управление представило бы куда следует, оттуда бы тоже написали куда следует, а в дороге оно бы и разрешилось. Но такой комбинации, в которую бы, с пользой для просвещения, могло войти интендантское управление, даже придумать никто не мог.

Один Очищенный не разделял наших недоумений.

- А я так напротив думаю, - объяснил он. - По-моему, всякое дело, ежели его благополучно свершить желают, непременно следует с интендантского управления начинать. Ближе к цели.

- Чудак! да что же у интендантства общего, например, с университетом?

- Общего нет, а привышные люди в интендантстве служат - вот что. Зря за дело не возьмутся, а ежели возьмут, так сделают.

- Как же они подступятся к делу, коли оно даже не ихнего ведомства?

- Так и подступятся. Напишут. А ежели долго ответа не будет, опять напишут. Главное дело, разговор завести. А может быть, и интендантские науки какие-нибудь придумают - тогда и без переписки, промежду себя, дело оборудуют.

Стали рассуждать: могут ли существовать интендантские науки? - и должны были сознаться, что не только могут существовать, но и существуют. Наука о печении солдатских сухарей - профессор Коган; наука о мясных и винных порциях - профессор Горвиц; наука о выдаче квитанций за непоставленный провиант - профессор Макшеев. Это только для начала, а ежели дальше перечислять, то, пожалуй, и в глазах зарябит. Десяти факультетов мало, и, что всего важнее, наверное, ни одна кафедра никогда вакантной не будет. Конечно, такой характер университета не вполне будет соответствовать мысли жертвователя, но для начала и это хорошо. Университет, да еще заравшанский... ведь это что? А за свою кафедру Очищенный не боялся. Без восточных языков в заравшанском краю обойтись ни под каким видом нельзя, а митирология - это ведь и есть самый коренной восточный язык.