Юсиф Самедоглы - День казни

Зульфугар-киши подошел близко и внимательно посмотрел в лицо ему, но опять не разглядел, лица не было. Он окинул всего его взглядом, увидел дыру у него в животе, в дыру набилась сырая земля. Там, у подножья Кровавой горы он разрядил свою пятизарядку в живот Сарыджа-оглу Мухаммеда. Зульфугар вздохнул и жалостно спросил:

- Не болит?

- Что ты, какая боль, давно уже никакой боли нет!.. - Сказав это, Сарыджа-оглу Мухаммед протянул руку и схватил Зульфугара-киши за запястье.

- Доброй смерти тебе, Зульфугар.

- Смерти навстречу, Сарыджа-оглу Мухаммед.

- Пойдем?

- Пойдем.

Взявшись за руки, они пошли по усеянному камнями пересохшему руслу Куры на север, в сторону высоких гор. Далеко впереди шли, взявшись за руки, две девочки в длинных платьях, с рассыпанными по плечам легкими белыми волосами, которые колыхались, как тюлевые занавески, голые пятки у них были в ссадинах и трещинах.

- Твои это, Мухаммед? - спросил Зульфугар-киши.

- Мои.

- А как?..

- Они померли спустя два месяца после того, как ты меня застрелил. "Сгорел я, испепелился, э-э-эй, горы!" - Одну зовут Гаранфил, другую Ясемен*.

______________ * Гаранфил - гвоздика; Ясемен - сирень. Женские имена.

Зульфугар-киши крепко сжал руку Сарыджа-оглу Мухаммеда, и они пошли дальше, на север. Шагая так по иссохшему руслу Куры, они увидели на высоком ее берегу силуэт сарбаза в железных латах, у сарбаза меж лопаток торчала пика, из раны текла кровь, растекаясь пятнами по камням.

- Куда путь держите, братья? - спросил, увидев их, сарбаз.

- В Пещеру Дедов, брат.

Сарбаз в мгновенье ока спрыгнул вниз со скалистого берега.

- Доброй вам смерти.

- Смерти навстречу.

Луна стояла в самом центре небесного свода, и осиянные ее светом, горели серебристым огнем камни в иссохшем русле Куры.

А под луной по руслу шли молча Гаранфил и Ясемен, а позади Зульфугар-киши с Сарыджа-оглу Мухаммедом и сарбазом, который погиб от руки брата из-за девушки-иноверки. Они шли в сторону Пещеры Дедов.

... Труп Зульфугара-киши нашли утром на берегу Куры подле большого гладкого валуна, где в былые добрые свои денечки он сиживал, покуривая трубку, напевая себе что-нибудь под нос, а иногда часами созерцая течение вод. Его нашел Темир, он же принес эту весть еще спавшему в доме Махмуду.

Темир, проснувшись на рассвете, встал, позевывая и потягиваясь, потирая набухшие на висках жилы - после вчерашней тутовки в голове стояла полупудовая тяжесть, спустился на берег Куры умыться и проверить заодно лодку, потому что сразу после утреннего чая им с Махмудом предстояло трогаться в обратный путь. Он издали еще увидел человека в белом нижнем белье, ничком лежавшего на сырой земле возле гладкого валуна, и почему-то сразу догадался, что этот несчастный - Зульфугар-киши и никто больше. У него вырвался из горла звук, похожий на кошачий взвизг, он ударил себя ладонями по коленям и, повернув назад, вбежал во двор, взлетел на одном дыхании наверх и мимо крепко спавшей Салатын кинулся в гостиную, где спал Махмуд. Вскочив и кое-как одевшись, Махмуд с Темиром побежали на берег Куры.

Махмуд перевернул тело на спину, схватил запястье, чтобы найти пульс и, отчаянно мотая головой, промычал сдавленно. Темир присел на корточки и с трясущейся нижней челюстью, смятенно смотрел снизу вверх на фельдшера Махмуда: он ждал, он надеялся на чудо. А у Махмуда лоб покрылся холодной испариной, волосы встали дыбом от ужаса - он быстро закрыл глаза Зульфугару-киши и если бы не сделал этого, то, возможно, и впрямь повредился бы в уме: у покойного в глазах отражались две звезды, каждая величиной с яблоко, они сияли, как осколки льда.

- Господи, помоги! - охрипшим вдруг голосом вскрикнул Махмуд.

- Может быть, он не кончился еще, а Махмуд? - спросил Темир.

- Ты что, ослеп? - прохрипел Махмуд. - Как же не кончился, когда одеревенел уже?! Царство тебе небесное, Зульфугар-киши!

И в этот момент со двора Зульфугара-киши раздался душераздирающий крик и стенания Салатын:

- О-о-ох, осиротела я, несчастная!..

В старинном селе на берегу Куры начинался очередной, отлаженный веками похоронный обряд.

Мошу отправили на почту обзвонить руководство района, как-никак, умер старый большевик, один из последних, а очень может быть, и самый последний в районе ветеран. Салатын настояла на том, чтобы из соседнего шиитского села позвали моллу, за ним пошел Темир. Посоветовавшись с фельдшером Махмудом, решили, что ничего в том не будет зазорного, если усадить моллу в одной из укромных комнат нижнего этажа, чтобы он там тихо-мирно почитал коран по усопшему и отпел его, как от века положено. Оно, конечно, Зульфугар-киши старый большевик, и в буйной своей молодости немало мечетей вокруг позакрывал, но бога он не забывал, то и дело поминал его.

Весть о смерти Зульфугара-киши быстро обежала село. Едва успели перенести его труп с речного берега в дом, как двор и улица уже были полны людей, все население, от мала до велика, сошлось сюда выразить свое соболезнование Садатын и Мошу, а заодно и фельдшеру Махмуду. Когда схлынул первый наплыв односельчан, труп отправили в деревню Берзин в единственную уцелевшую мечеть, обмыли и привезли обратно, положили головой к Кыбле в гостиной на длинном столе. А после этого трое - Махмуд, Темир и Мошу зашли за дом, где густо разрослись деревья, и Махмуд почему-то нервно сказал Мошу:

- Иди же, неси скорее бутылку водки, но так, чтобы не видел никто, слышишь?

Мошу вернулся не с одной, а с двумя бутылками водки и со свертком, в котором оказались остатки вчерашней курятины, сыр и зелень. Стаканы он принес в карманах брюк, по одному в каждом.

Махмуд поднял голову, посмотрел сквозь голые, но уже налившиеся соком, позеленевшие ветки дерева вверх - свинцовое небо всей своей тяжестью навалилось ему на плечи, по позвоночнику прошли мурашки, голова слегка закружилась.

"Что это было, а? - подумал он о давешних звездах в глазах покойного, каждая - величиной с яблоко. - Как это понимать, как объяснить, кому сказать об этом? Тот же Темир, если ему сказать, на смех поднимет. Зовешься доктором, скажет, а чушь несешь несусветную, ступай к молле, скажет, пусть он порчу от тебя отведет, заговорную молитву напишет, а ты себе на шею повесь и носи. Ну и дела! Ну и влип же я!..".

- Наливай, Темир!

- Сейчас, мой дорогой, сейчас! - ласково отозвался Темир; он смотрел таким ягненком, что кажется, еще чуть-чуть и заблеет, жалобно помахивая хвостиком.

Темир налил по полстакана, и они с Махмудом выпили, Мошу, стоя в сторонке, смотрел на них.

- Да снизойдет благодать на усопшего! - сказал Махмуд.

- Да полнится светом его могила... мочи нет, как жалко его... отозвался Темир.

Мошу заплакал беззвучно. Махмуд, нахмурившись и покачав головой, выразительно посмотрел на него.