Юсиф Самедоглы - День казни

Стало известно, что из крепости, которую государь собирался взять приступом, прибыли перебежчики - два придворных поэта - и принесли очень важные военные сведения. И что один из презренных сарбазов, которых от страха перед повелителем прохватывал понос, так вот один из этих ничтожных пролил кровь своего родного брата из-за девушки-иноверки. Разумеется, повелитель прикажет нынче же изрубить его на мелкие части величиной с его ухо; давеча, возвращаясь в свой шатер, он видел палача в торжественном красном одеянии. Стало быть, до полуночи не будет никому ни сна, ни покоя, до полуночи будет стоять скопец Энвер пред светлыми очами государя и, терпеть адские боли... "О, всемилостивый, сжалься над рабом своим!.. Славлю день, что дал ты нам!.."

Большая, величиной с крупную бусину, щепотка крепчайшего индийского опия скоро подействовала расслабляющим образом: голова скопца Энвера медленно затуманилась, мышцы обмякли, главное же, блаженно немели ноги, избавляясь от грызущей и ноющей боли. Государь никому не разрешал курить опий перед выступлением в поход, и запрет этот был свят, как и клятва на коране для всех, от сарбаза до военачальника. Потому что в наступлении нужны были крепкие, как железо, мускулы и ясные головы. Но запрет не касался скопца Энвера. Ибо государь знал, что болезнь скопца Энвера поддается только опию, и обойтись без него никак невозможно. Запрети он курить скопцу Энверу, тот мог бы умереть от боли в любой час дня или ночи, а великий государь великого государства был сердечно привязан к своему верному слуге, ему даже думалось иногда, что на всей земле он любит одного скопца Энвера и верит ему одному. Ни в ком, кроме него, государь не видел такой беззаветной, такой собачьей преданности.

И скопец Энвер, опершись на шелковые мутаки и вытянув свои больные ноги, отирал влажный, липкий пот со лба, прислушивался к доносившимся снаружи голосам, в которых, как всегда в предвестии кровавой трагедии, звучали ужас и страх, и в сердце своем молился за творца, его создавшего, и за повелителя, его кормившего. Благополучие повелителя означало и его благополучие, а смерть повелителя - его смерть, - таков был наиважнейший вывод, сделанный им, и вездесущий бог связал их единой цепью и дал единый ритм биению их сердец. Скопец Энвер был уверен, что он и его повелитель составляют одну единую душу, разделенную на два тела.

Пламя костров и наспех установленных светильников - в плошках на высоких жердях горела плавающая в нефти пакля - ярко освещало большой полукруг перед государевым шатром. Государь еще совещался с визирем и векилом, а перед шатром в ожидании его выстроились сарбазы и военачальники в полном боевом снаряжении.

В пожелтевшей траве лежал братоубийца, обритая голова его с отрезанными по приказу шаха ушами и присыпанная пеплом от кровотечения, напоминала издали круглое, серое полено.

Скопец Энвер стоял в углу шахского шатра и, обратившись в слух, внимал повелителю и его визирю. Государь, обсудив со своими военачальниками сведения, принесенные поэтами-перебежчиками, пришел к выводу, что в дополнительных переговорах уже нет необходимости, и отменил прием поэтов. Сведения были настолько исчерпывающими, что можно было немедленно идти на приступ крепости. В сущности, и приступа не потребуется, вражья крепость, можно считать, уже взята, и это, как считал государь, было божьим чудом, ниспосланным свыше знаком особой милости. Всеблагий был на стороне государя... Говоря это, государь со сцепленными за спиной руками, вышагивал в шерстяных узорных джорабах по толстым коврам, покрывающим пол шатра, и скопец Энвер, глядя на его улыбающееся лицо - не часто на этом лице появлялась улыбка! - в который уже раз за день восславил про себя господа.

Но выслушав визиря, государь остановился, удивленно поднял брови и медленно покачал головой.

- Как? - спросил он очень тихо, но с такой угрозой в голосе, что скопец Энвер, как будто под ноги ему сунули раскаленные угли, заерзал на месте.

- Да, мудрейший, - повторил визирь, склонив голову. - Поэты отвергли твое вознаграждение.

- Причина?!

Визирь шагнул вперед и переломился надвое в поклоне.

- Они просят у тебя головы своего собрата-поэта, справедливейший!...

Государь еще раз прошелся по шатру, остановился возле своего верного раба скопца Энвера и опустил ему на плечо холодную и тяжелую, как брусок железа, руку.

- Стало быть, они отвергли смарагды, лалы, изумруды, жемчуг и индийскую бирюзу и просят взамен голову своего собрата-поэта? - Государь засмеялся, и вслед за ним засмеялись все присутствующие в шатре, и вместе со всеми скопец Энвер. Но государь поднял руку, и смех оборвался.

- В такой стране можно взять не одну - все крепости. Такую страну можно сровнять с землей.

Государь направился к середине шатра, где стоял его трон, сел на него, свесил голову на грудь и сидел так с минуту. Потом поднял голову и, двигая кадыком в худом, морщинистом горле, сказал с ядовитой улыбкой:

- Много видал я разных стран, но такой, где поэты жаждут крови своего же собрата-поэта, доныне не видывал. Слава тебе, господи, и это сподобился увидеть. Передайте им, что я согласен.

У присутствующих вырвался вздох облегчения, сердца забились спокойно, дыхание стало ровным. Отказ поэтов от высочайших даров мог стоить жизни как им, так и тем, кто сообщил об этом государю. Не зря же в часы подобных совещаний палач стоял перед входом в шатер в ожидании приказа.

Сегодня, против обыкновения, шах первым вышел из шатра, остановился, потер себе лоб правой рукой, посмотрел на палача и сощурился, как если бы красный цвет одежды слепил ему глаза. Палач шагнул вперед, склонился, схватил за плечи лежащего ничком сарбаза с обрезанными ушами и поднял его на ноги. В сером, без кровинки, лице сарбаза не было ни страха, ни ненависти, ни мольбы, лицо было безжизненно, как камень, и, должно быть, так же, как камень, холодно. От потери крови, а возможно, и оттого, что он уже примирился с мыслью о смерти, сарбаз даже глаз не открыл, чтобы лицезреть государя.

Государь уселся на трон, который вынесли и поставили перед шатром, опустил руки на подлокотники и громко приказал:

- Приведите блудницу!

Желчное лицо его не предвещало ничего хорошего.

Сарбазы вытолкнули вперед девушку-иноверку.

У девушки были длинные, пышные, белоснежные волосы, их невесомая красота ни с чем вокруг не сочеталась, казалась чужой здесь, привнесенной из других, неведомых миров. Государь подумал было, что это не волосы, таких волос не бывает, что на голове у девушки тончайшее индийское покрывало, но, заглянув в измученные глаза иноверки, в которых застыл ужас, он понял, что это не покрывало, что это одно из чудес, сотворенных аллахом. Чем, интересно, пахнут эти волосы? Зачем ты создал их, о всеблагий? Из правого глаза государя выкатилась капля влаги и, не просыхая, застряла в морщинках лица. Девушке-иноверке эта капля показалась льдинкой.