Юсиф Самедоглы - День казни

- Слушай, Темир, на тебя трезвого смотреть жалко, плакать хочется, Хазрат Аббасом клянусь! - не отставал от татарина Махмуд, то ли от страха, то ли от скуки. - Человек должен держать себя в равновесии, понимаешь? А ты днем один человек, вечером - совсем другой. Днем поглядишь на тебя - святой, да и только!

- И я не святой, и ты не святой, оба мы с тобой одной бязи лоскуты. Темир затянулся, раза два кашлянул. - Эй, Махмуд! - почему-то громче обычного сказал он. - Вот ты говоришь - война, воюют, стреляют, друг дружку истребляют? А я говорю - поделом, к дьяволу! Мне что, больше всех дела до вселенского горя, а? Я так понимаю, дорогой, что рано или поздно и Темира в могилу сволокут, и все друг дружку прикончат, и на этом точку поставят. И сказать тебе, почему? Потому, что человек должен быть человеком. А мы, мы все, и большие, и малые, мы человечность свою утратили. Я хочу вот что сказать - мы все превратились в гульябаны*!

______________ * Гульябаны - мифический дикий человек, обитающий в горных лесах, здесь чудовище.

Мошу проснулся, открыл глаза и захихикал.

- Смеешься, Мошу? Думаешь, если меня зовут татарин Темир, так у меня на плечах головы нету?

- Есть, дорогой, есть, - Махмуд легонько ткнул Мошу в бок, гляди мол, как я его сейчас разыграю... - Есть, да еще какая, с лошадиную, небось, размером! Вот только в нем размягчение мозга произошло, подтаял он у тебя маленько! - Они с Мошу расхохотались и ждали, что Темир разразится каким-нибудь смачным ругательством, как всегда и по-татарски, и по-русски, но Темир, против обыкновения, и бровью не повел. Он помолчал немного и снова за свое:

- Айя, Махмуд! - сказал он. - Ты человек ученый, на три деревни единственный фельдшер, райкому ровня, не меньше. У кого что заболит - за тобой посылают. Но ты ведь пустомеля, Махмуд! И знаешь, почему?

- Почему? - построжавшим вдруг голосом справился Махмуд.

- А потому, брат, что ты горя не видел.

- Это я горя не видел? - Махмуд повернулся к Мошу, словно призывая его в свидетели. - Слыхал, что мелет? Да я с пяти лет отца-матери лишился. Доныне бабушку свою единственную без слез вспомнить не могу. Или это, по-твоему, не горе?

- Ну, лишился, а дальше что?

- А дальше - родственники меня подобрали, тетка по матери...

- Ну, а дальше?

- А что дальше? Кормила, одевала, растила... Царство ей небесное, да полнится светом могила ее... Эй ты! - взорвался вдруг Махмуд. - Кому я что худого сделал, а? - в голосе у него звучала обида.

- Опять ты ни черта не понял! - засмеялся Темир. - Я о другом толкую, Махмуд. Есть люди, от рождения горемычные, а есть, что родятся беспечальными, так и живут всю свою жизнь беззаботно. Ты - из последних, Махмуд.

- Что же делать прикажешь? Плакать и рвать на себе волосы, что негры друг в дружку стреляют?.. Сегодня по телевизору видел... кошмар!..

- Ну вот! - тряхнул головой Темир. - А я тебе о чем толкую? Черные истребляют черных, белые - белых, а почему? Потому, братец ты мой, что человеки человечность свою потеряли, чудищами стали. Дикими, что тот гульябаны.

Не ожидал Махмуд такого поворота, даже голова у него разболелась. Нет, не то говорит Темир - путаник, то по подкове ударит, а то по гвоздю.

Про кого в ваше время можно сказать, что горя не видал? Про кого ни скажи, выйдет ложь. Каждый несет бремя своих бед, но один терпит и выглядит беспечным, а другой пополам ломается, на четвереньки становится, воет и скулит. Махмуд вспомнил детишек военной поры, как они в затемненных своих хибарках ели жмых при свете коптилки. Жмых раздавал по домам амбарщик Муса. Ножницами отрезал... Ели жадно, неутоленно, и не наедались. Что же это, как не горе... Так и хотел сказать Темиру, но отвлекся вдруг мыслью, вспомнил своего городского родственника, желтое, как жмых, лицо его, запавшие глаза, оно это больное лицо, вдруг замаячило перед глазами, замерцало, как заоблачный лунный свет, что вот-вот исчезнет, растает, закроется тучей.

Что же это, однако, так задели его слова татарина Темира, растревожили, разбередили душу, забытое всколыхнули?..

И странная мысль пришла на ум Махмуду. Люди горем повязаны, подумал он. Ни земля, ни небо, ни солнце, ни луна, а горе, горе вяжет их. Оно длинной веревкой опоясало земной шар, и люди, держась за нее, идут друг к другу...

Мошу подождал, послушал, что еще скажут Махмуд и Темир, не дождался и сказал сам:

-Все оттого, - сказал, он, - что империалисты отвергают мирные предложения нашей страны.

В его голосе звучали суровые дикторские нотки. Махмуду даже показалось, что это он по телевизору слышит. И вдруг что-то вспомнив, он воскликнул:

- Вспомнил! Помереть мне на месте - вспомнил! Почин - это значит инициатива, начинание! - Он повернулся к Мошу: - Молодец, Мошу! И магнитогорские металлурги - они тоже молодцы!

Ни Темир, ни Мошу не успели удивиться речам доктора Махмуда, потому что как раз в этот момент случилось нечто невероятное. Лодку накренило влево, в нее хлынула пенистая вода, в тот же миг что-то взвыло, ветер, невесть откуда сорвавшийся, бичом хлестнул над ними, поднял и швырнул в воду шапку-ушанку с головы Махмуда, и всех троих пронзило ледяным холодом и затрясло-заколотило, как в лихорадке.

И все разом стихло, кончилось, толком и не начавшись. Не прошло и минуты, как лодка шла по курсу и все вокруг стало, как прежде. Мотор исправно тарахтел, лодка Темира шла прямо ко двору Зульфугара-киши.

- Айя, ребята, что это было? - Махмуд посмотрел на дно лодки. Воды натекло чуть не по колено.

Фонарь погас, его залило водой.

- Кажется, самолет пролетел над нами, - сказал дрогнувшим голосом Мошу, прижимаясь к Махмуду.

У Махмуда головная боль перешла в сердце, он сказал вслух:

- Господи, спаси...

Потом все трое одновременно посмотрели на старое кладбище на правом берегу, едва видневшееся в слабо струящемся сквозь разрывы туч лунном свете.

- Господи, спаси... - сказал Темир и заплакал.

Но ни один из них троих в этот ненастный осенний день не посмотрел туда, где за грядой холмов на правом берегу желтели снегом горные вершины и где меж обледенелых отвесных скал крылась пещера, которую кто-то когда-то назвал Пещерой Дедов.

Заслышав во дворе голоса, Салатын-арвад, средняя дочь Зульфугара-киши, мать Мошу, возблагодарила про себя бога; ибо, как отправила мальчика с этим беспутным Темиром, да в такое ненастье, так и не находила себе места, то и дело кидалась к окну, протирала запотевшее стекло смотрела на бурую в разреженном свете заоблачной луны грязную дорогу, на вереницу проплывающих над горами черных туч, на темнеющий вдали лес и несколько раз принималась молить всех святых о благополучном возвращении сына... только бы Темир не оказался во хмелю, да поразит пуля того, кто делает это проклятое вино, только бы в целости-сохранности ребенка домой воротил...