Юсиф Самедоглы - День казни

Отправив Мошу за фельдшером, она, по настоянию отца, поставила на веранде самовар; для этого ей пришлось дважды спуститься и подняться по скрипучей деревянной лестнице, уже нелегкой для ее больных, отечных ног; один раз, чтобы достать из кладовки, примыкающей к курятнику, старинный медный самовар, а второй раз - пакет с углем, предусмотрительно купленным в сельпо. Потому что, в какое бы время дня или ночи в их дом ни пришел человек, его полагалось перво-наперво напоить свежезаваренным, настоянным до бархатистости чаем; так было заведено Зульфугаром-кипти, и он неукоснительно следил за соблюдением принятого раз и навсегда порядка. И уж тем более, если в доме ждали фельдшера или другого какого уважаемого человека.

- Добрались, слава пророку, - прошептала Салатын, прижавшись лицом к оконному стеклу, охолодевшему от сырости. Она разглядела во дворе силуэт сына Мошу, фельдшера Махмуда и татарина Темира. Те остановились под тутовым деревом и, похоже, о чем-то говорили.

- Время нашли болтать! - негромко проворчала Салытан и хотела было постучать в окно, но сообразила, что им там внизу не услыхать. Она обернулась туда, где на кровати, тяжело дыша, лежал отец, лицо у него осунулось, щеки отливали пугающей желтизной, ресницы подрагивали.

- Да что же это они в дом не идут? - растерянно сказала Салатын.

- Пришли?

-Да.

- А самовар поставила?

- Давно. Готов уже самовар.

Первым в комнату вошел фельдшер Махмуд, за ним Темир; скинув брезентовый плащ, он швырнул его в угол, кивком поздоровался с хозяйкой, дернул носом, потом уселся, скрестив ноги, у самого порога. А Мошу еще внизу был, запирал ворота на засов.

- Помереть мне на месте, Зульфугар-киши, если ты не симулируешь. И когда только ты перестанешь? - густым, жизнерадостным голосом говорил фельдшер Махмуд, подходя к кровати больного, выпрастывая его исхудалую руку из-под одеяла и считая пульс. Пульс был нормальный, так что Махмуд поначалу подумал, может быть, старик и вправду больным прикинулся? От скуки, шутки ради, чтобы зазвать его к себе. Но, разглядев черные круги под глазами и желтизну на лбу, отказался от подозрений.

- Салатын-баджи, подай-ка мне мою сумку...

Салатын подняла сумку, оставленную у порога, возле ног Темира, и подала Махмуду. Зульфугар-киши открыл глаза, посмотрел на него и сказал:

- Ухожу я, Махмуд... Головой твоей клянусь, так...

- Ради всех святых! - вскрикнула Салатын. - Что ты такое говоришь, отец, на ночь глядя, зачем нам сердце терзаешь?! - Вся тревога ее, все напряжение с тех пор, как она отправила сына за фельдшером, взорвались в этих словах.

Мохнатые брови Зульфугара-киши встопорщились, мутные глаза уставились на Махмуда, но видели как будто не его, а что-то другое.

- Ну, что как собака вцепилась? - сказал он слабо. - Доконает меня эта Салатын...

- Что ты, отец? - всплакнула Салатын. - Да стану я твоей жертвой, что я тебе сделала?!

Махмуд строго повел глазами на нее, помолчи, мол, не перечь старику.

- Зульфугар-даи, - сказал он весело, - сердце у тебя, как мотор работает, так что не бойся и не думай ничего такого. Неможется тебе, так это пустое, со всяким бывает!..

- Нет, сынок... За мной Сарыджа-оглу Мухаммед приходил...

- Это еще кто такой?

- Урядник из Пейканлы...

От крика Салатын у Махмуда в ушах зазвенело.

- Чтоб ему в аду гореть, чтоб дотла ему сгореть и дымом изойти! - в голос кричала Салатын. - Чтобы кости его в черной земле пищей шакалам стали! Ах, мерзавец этакий, совсем с панталыку сбил старого человека.

Салатын, стоя в изножье отцовской кровати, с яростью, во весь голос проклинала никому неведомого урядника, и хотя Махмуд ничего из ее слов не понял, ему стало не по себе, его вдруг охватил страх, ему померещилось даже, что не Салатын это разоряется, а кто-то другой ее голосом орет. Что за урядник, почему урядник, откуда урядник?.. Махмуд, удивленный, оглянулся на прикорнувшего возле дверей Темира, как будто ждал от него ответа на эти вопросы. А Темир дремал, свесив себе голову на грудь, ему и дела не было ни до чего! Мошу, заперев ворота, поднялся наверх, сел в углу на покрытый килимом пол и вытирал махровым полотенцем свои промокшие ноги.

Махмуд достал из сумки сверкающую коробочку со шприцем, отбил кончик ампулы, заполнил шприц, посмотрел его на свет и осторожно выпустил воздух.

- Будет тебе вопить, Салатын, - сказал он, - иди-ка помоги мне.

Зульфугар-киши спросил:

- Что ты колешь, дорогой?

- Кардиаминус джартес!

- Хорошее лекарство? - беспокойно спросила Салатын. - Наше или ихнее?

Последние пять лет, как занемог отец, и сама она стала мучаться одышкой и ногами, она только и видела спасение, что в "ихних" лекарствах. В наши она не верила, даже пилюли от головной боли не соглашалась принимать, если наши.

Зульфугар-киши, смешно двигая кадыком, посмеивался себе под ус, он принял шутку Махмуда и сказал ему сквозь смех:

- Махмуд, дорогой, вкати-ка ты нашей Салатын один "джартес"... хо... хо... хо...

"Джартес" по-армянски значило "разбиться, расшибиться всмятку", они оба знали это, обменялись заговорщицкими взглядами и рассмеялись.

Салатын в недоумении перевела взгляд с одного на другого, пожала плечами и оглянулась на Мошу.

- Да это название лекарства, не понимаешь? - гася смех в глазах, сказал Мошу. - Ты что - доктор, фельдшер, медсестра - зачем спрашиваешь?

- Ну, спросила - что тут такого? Спрос не грех, за спрос денег не берут. Обучись я в свое время наукам, - сказала она вдруг с обидой в голосе, - и фельдшером бы стала, и доктором. Не насмешничали бы теперь надо мной! - Салатын улыбнулась, передумала обижаться, не в традиции дома это было, с основания своего их дом стоял на доброй шутке, на остром слове, и никто не обижался, напротив, веселое, ядреное слово хранило благополучие этого дома.

Махмуд, сделав укол, осторожно положил руку Зульфугара-киши поверх одеяла и тыльной стороной ладони коснулся его лба, нет ли температуры; лоб старика был в холодной, липкой испарине, и это напугало его больше, чем если бы оказалась высокая температура.

"Что это?" - подумал он и снова ощутил мгновенный порыв ветра, едва не опрокинувший их лодку, ему почудилось что-то пугающе общее в холоде старикова лба и давешнего порыва ветра, что-то не то...

Зульфугар-киши снова открыл глаза, сглотнул слюну раза два, при этом кадык его заходил вверх-вниз, и спросил:

- Салатын, дочка, а где сирота? Я про Темира спрашиваю... Салатын махнула рукой в сторону двери:

- Да вон же, спит, сны сладкие смотрит!

- Отведи его вниз, постели ему постель. Поесть ему собери, оголодал, небось. И водки бутылку поставь.

- А водка зачем? Чтобы спьянел и снова на дерево полез?

- Никуда он не полезет, выпьет и спать ляжет... И нам с доктором водки поднеси, выпьем по стопке.