Аполлон Григорьев - Одиссея последнего романтика

И стало скучно мне… Ленивою душой
Ни мысль единая, ни чувство не владели.
И проклял я удел блаженный свой,
И мирный быт, и хладный свой покой,
И вечное стремление без цели,
И книжной мудрости на полках длинный ряд,
И споры школьные, и мысли напрокат.
И — почему, зачем — того не знал я,
Но дни младенчества предстали предо мною,
И, словно наяву, я видел пред собою
Картины лучшего, былого бытия.
И видел я в волшебном сновиденье
И детскую постель, и в окна лунный свет,
И над постелью матери портрет,
И образ на стене — ее благословенье.
И вспомнил я, с каким благоговеньем
Я «Отче наш», ложася спать, читал
И на луну смотрел — и тихо засыпал.
И погружался я душой в воспоминанье
И свиток прошлого внимательно следил. {168}
И, наконец, с тоской и трепетом открыл
Страницу грустную блаженства и страданья. {169}
И ожил снова я… и первую любовь,
И слезы, и мечты душа постигла вновь.
И снова видел я — и мраморные плечи,
И ножку легкую, и девственную грудь,
И снова слышал я пленительные речи
Все так же, как и в день минутной нашей встречи.
Да! ты была одна, с которой жизни путь
Не труден был бы мне… И озарен сияньем
Звезды моей, могучий упованьем,
Я шел бы с верою путь скорби и труда!..
Но ты была падучая звезда…
. . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . .
Не в силах удержать и дум и чувств избыток,
Закрыл я холодно воспоминанья свиток.

И стал я на народ смотреть… Но прежних лиц
Мой взор искал напрасно. Предо мною
Ряд старых дам да чопорных девиц…
А назади с смиренной простотою,
С поклонами земными — ряд купцов
Да жен и дочек их. Признаться, пустотою
Душа страдала. Я уж был готов
Идти скучать домой. Но теснотою
Удержан был. Ленив я как-то стал
И до дверей толкаться не желал.
И вот опять я стал смотреть. Случайно
(А может быть, по воле неба тайной)
Мой взгляд упал налево…

Там одна
Близ гроба Искупителя стояла,
Молилася так пламенно она,
Смиренно так колена преклоняла.
Невольно к ней я взоры приковал
И отвести не мог… И думать стал:
Зачем она в тиши уединенья,
Вдали от всех, хотя и лучше всех?..
И от души ли было то моленье
Или расчет кокетства? Горький смех
При мысли той невольный подавляя,
Я все смотрел. Меня не замечая,
Все так же пламенно молилася она
И никуда свой взор не обращала
И к миру дольнему была так холодна.
И признаюсь, за смех мне стыдно стало.
Ее прекрасное и бледное лицо,
Сиявшее тоскою и надеждой,
Тень локонов, свивавшихся в кольцо,
И очи черные, и черный цвет одежды —
Все было дивно в ней… Печальна и бледна,
Мне Божьим Ангелом явилася она:
Казалось, он по небесам грустил
И небеса за грешников молил.

И каждый раз, когда, колена преклоня,
Она свой взор на небо обращала,
Мечталось мне: она молилась за меня
И грешника молитвою спасала.
И странно! Сам давно забытые слова
Я лепетал греховными устами
И крест творил — и гордая глава
Склонялася во прах пред образами.

И предо мной иконостас сиял,
И лики весело и радостно смотрели,
И Распятый, казалось, призывал
Словами кроткими к Себе, к Единой цели
И блеск свечей на стенах озарял
Изображения святые —
И видел я — и ясли те простые,
Откуда Свет народам воссиял,
И мудрых пред Младенцем поклоненье,
И Ангелов средь пастырей явленье, {170}
И ночь страдания, когда на Элеон
В последний раз пришел молиться он,
Последнюю с земным где выдержал он битву…
И тяжкий крест, и за врагов молитву. {171}

И помню я: свет черных, жгучих глаз
Во мрак души моей проник тогда не раз…
И взор ее сиял мне примиреньем.
И всякий раз, когда его встречал,
Казалось, я из праха восставал
И постигал святое вдохновенье.

И подошла она, смиренно-величава,
И вместе с прочими пред чашей пала в прах.
И осияла всех, казалось, Божья слава,
И я почувствовал в душе невольный страх,
И дряхлыми, но твердыми руками
Служитель Вышнего открыл Святой фиал,
И средь молитвы всех — молитву он читал —
Я голову склонил… и с верой и слезами
Его слова тихонько повторял.
И верил я, что Сын Живого Бога,
Пришедший в мир погибшия взыскать,
Недаром счастья мне послал с небес так много,
Недаром дал любви и веры благодать.

Отец Любви! Перед тобой
Теперь склоняюсь я в смиренье
Когда-то полною сомненья,
Когда-то гордой головой.
Я не ропщу на мой удел,
На бытие без назначенья…
Путем страданья к просветленыо
Идти Божественный велел.
И я, страдая и тоскуя,
Тоской стремлюсь куда-нибудь —
Куда-нибудь ведет мой путь…
Цель жизни, может быть, найду я.

И брожу я с надеждой, с любовью, с тоской
Мимо дома ее, мимо милых мне окон
И смотрю — не сияют ли очи за рамой двойной.
Не белеет ли ручка, не чернеет ли локон?
И когда луч очей из окна на меня упадет,
Он мне сердце, как свечку, к молитве зажжет.
И сгорает и тает оно перед ним
И довольно, как факел, сгораньем своим.

Простите мне! Порывы чувства
Вас оскорбили, может быть,—
Но я не ведаю искусства
В груди прекрасное таить.
Простите мой невольный трепет,
Восторга страсти полный взгляд,
Смятение и странный лепет.
Простите мне — я виноват.
Я забывал, встречая вас,
Что есть толпа, что есть другие,
Что мир разъединяет нас,
Что друг для друга мы чужие.

Дитя, дитя! Не смейся надо мной,
На плечи не спускай небрежно черный локон,
Не улыбайся мне улыбкою живой,
Когда, смятенья полн, поникнув головой,
С надеждой робкою брожу я мимо окон.
Дитя! Не знаешь ты, что страшною ценой
Я покупаю счастья миг единый,
Что лучшею души и жизни половиной
Я заплатил за взгляд единый твой,
Звездою тихою горя над миром шумным.
Свое сияние ты льешь на всех равно —
А я?.. я веровал, что счастье быть бездумным
От взгляда твоего мне одному дана.

Прости, прости! Ни вздохом, ни слезой
Не вспомнишь ты страну, тебе чужую,
Душой давно, быть может, в край иной
Стремилась ты.
О чем же я тоскую,
Чего мне жаль? Сиянья ли очей —
Сиянья звезд блестящих и холодных,
Мечтаний ли, бессонных ли ночей,
На ветер брошенных порывов благородных?
Вот есть о чем жалеть! Прощайте, добрый путь!
Что нужды вам, что в сердце чьем-нибудь
Вы лучшие сгубили упованья,
Что чья-нибудь больна чахоткой грудь,
Что вам вослед несется вздох страданья?
Блаженны вы. Вам не о чем вздохнуть…
Прощайте же, прощайте — добрый путь!