Аполлон Григорьев - Одиссея последнего романтика

Нашим писателям вообще свойственна добросовестная объективность, любовь к мелочам, крайне неуместная в области искусства; для биографий же и воспоминаний она более чем полезна. Панаева обвиняли за его пристрастие к описанию поз, ногтей, рубашек и т. п.; я с этим не согласен; за неимением лучшего и его «Воспоминания» пригодны. И эта деревянная объективность в них менее возмутительна, чем в «Хлыщах» и т. п. искусственных, ложнотворческих мерзостях, где нет ни реальной, ни художественной правды.

Такие грубые, неумные, жалкие писатели повестей, как Успенский, Станицкий и др., которым имя «легион», были бы очень почтенны, если бы обратили свою поверхностную наблюдательность на службу современной истории, — вместо того чтобы осквернять мир своим творчеством. Разумеется, для них (особенно для Станицкого) это уже поздно, и угол зрения у многих из подобных творцов более современно-дидактический, чем научно-верный; но под словами «Станицкий, Успенский» и т. п. я разумею нечто генерическое, ужасное в искусстве, но достаточно способное для летописи. Такие умы всегда будут, и, лишь бы дидактизм и разные полезные негодования не сбивали их с пути, они могли бы изготовлять материалы для биографий, для истории общества и народа, предоставляя умам более обширным делать выводы и давать направления.

Когда издали посмотришь на богатства наших начал, то и писать об них как будто нет охоты. Кажется, всякий это видит и знает, всякий этому радуется! Однако на деле немногие это видят. Немногие чувствуют, какую богатую жатву для всемирной истории готовит эта нация, в которой варварство самое темное и чреватое будущим живет рядом с усталой утонченностью, с глубокими познаниями, в которой этнографические и климатические условия так разнохарактерны и в которой разъединение сословий оставило надолго следы своеобразных путей развития. Германия, Франция, Англия дали столько лиц истории в первой половине нашего века; все эти лица оставили столько влияний и плодов в мире политики, в мире семейном, в искусстве, философии, промышленности, что почва, их породившая, надолго кажется изнурена. Не гниения надо за них опасаться, — гниение ужасно, но плодотворно; им грозит скорее иной вид омертвения — окаменелость духа. Все, что в них есть еще замечательного, выработано прежде; молодое безлично и принуждено повторять зады в разных направлениях. Близкое будущее есть только у России и у греко-славянского мира, Турции и Австрии.

И, не говоря даже о будущем, настоящее России уже полнее и богаче содержанием, чем настоящее трех путеводных наций Запада; своеобразными характерами мы и теперь богаты; сильные лица старого времени, подобно генералу Муравьеву, еще живы и приобретают исторические имена; а молодое растет на почве, богатой самыми противоположными началами. Лишь бы это молодое сумело понять свое призвание! и не засыпало бы на готовых либерально-европейских рецептах. Я повторяю — дело родит лица, а лица родят дело. Резкие лица не могут долго оставаться при одной, бесплодной для общества, оригинальности; и даже едва ли возможна полная бесплодность оригинальности. Монах, удалившийся в столб, продолжает действовать на людей, возбуждая в них своим потрясающим и смиряющим примером религиозное чувство; какой-нибудь резкий чудак не обойдется без влияния, хоть на тесный кружок семьи и друзей, не говоря уже о том, что он украшает жизнь самим фактом своего существования.

В той гамме индивидуальностей, которой и теперь уже не бедна Россия, Ап. Григорьев занимал не последнее место. И друзья его, как я уже выше сказал, должны, не стесняясь его недостатками и проступками (если таковые были), познакомить нас с ним короче. Если иные вещи не хотят печатать теперь, пусть запишут и сохранят. Сколько должно было быть страданий и высокого блаженства, сколько переходов в этой жизни!

Я не скажу — он умер рано; я думаю, на срок нашей деятельности есть мера выше нашей. Быть может, предоставленная ему свыше доля влияния — исполнится и расширится после его смерти, благодаря тому, что привлечет внимание многих к его имени и к сочинениям его, которые необходимо издать отдельно. Не было ли того же с Белинским? Многие ли знали его при жизни? Я хотел сказать о нем, что думал, соображая дух его статей с тем, что заметил сам в 4–5 свиданий; я знаю — это очень бедно и недостойно его, но источников у меня нет, а душа и без них чует общую истину его угасшего бытия.

Мы часто ищем русских лиц. Вот вам одно из них; он был похож не только на русского, а еще на себя самого.

Примите, мил. г., уверение и т. д.

Здесь и далее цитаты из текстов, вошедших в данный том, не оговариваются.

Григорьев Аполлон.Воспоминания: [С приложением воспоминаний и статей об Аполлоне Григорьеве]. М.; Л., 1930. С. 516. Далее: Изд. 1930.

Достоевский Ф. М.Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1980. Т. 20. С. 136.

Изд. 1930. С. 432.

Григорьев Аполлон.Воспоминания. Л., 1080. С. 311.

Изд. 1930. С. 517.

Блок А. А.Собр. соч. М.; Л., 1902. Т. 5. С. 498.

Григорьев Аполлон. Воспоминания. С. 309.

Там же. С. 110. (Из рассказа «Офелия».)

Санд Ж.Собр. соч.: В 9 т. Л., 1974. Т. 8. С. 640. Цитируемая статья (1833) вторично была опубликована в качество предисловия к переизданию романа Э. де Сенанкура «Оберман», вышедшему в 1840 г. Эта книга была у Григорьева (см.: Григорьев Аполлон. Воспоминания. С. 96).

Григорьев А. А.Другой из многих//Проза русских поэтов XIX века. М., 1982. С. 134.

Там же. С. 132.

См.: Григорьев Аполлон. Воспоминания С. 309.

Там же.

А. А. Григорьев: Материалы для биографии. Пг., 1917. С. 193.

Егоров Б. Ф.Поэзия Аполлона Григорьева//Григорьев А. Стихотворения и поэмы. М., 1978. С. 26.

См.: А. А. Григорьев: Материалы для биографии. С. 184.

Григорьев Аполлон. Литературная критика. М., 1967. С. 378.

А. А. Григорьев: Материалы для биографии. С. 226.

Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. СПб., 1883. С. 199.

Достоевский Ф. М.Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 18. С. 37, 49.

Там же. Т. 20. С. 136.

Григорьев Аполлон.Литературная критика. С. 167.