Марианна Баконина - Школа двойников (1 и 2 части)

Впрочем, все чересчур плоско думали и о Сереженьке, и о Лизавете. Причина коренилась в другом. Однажды, когда Болотов зашивался с комментариями и сюжетами, Лизавета по дружбе помогла ему и написала несколько текстов. Сережа их начитал и думать об этом забыл, так же как и она. А потом сначала лучший друг, потом университетские преподаватели и, наконец, даже любимая девушка начали нахваливать сюжеты, написанные Лизаветиной рукой. Нахваливали и приговаривали, что они все верили в таившийся в Сереженьке талант и вот он уже начал сверкать алмазными гранями. После двадцатого незаслуженного комплимента Сережа стал косо посматривать на Лизавету, что и заметили редакционные "доброжелатели".

В этот раз военная хитрость Светланы Владимировны Верейской пропала втуне. Болотов пропустил мимо ушей упоминание о Лизавете.

- Надоело! Что я вам - попугай? Почему я должен с умным лицом озвучивать полную чешую и делать вид, будто мы их, болезных, показываем не потому, что все вдруг спохватились насчет выборов, а потому, что каждый шаг сих весьма важных персон представляет громадный общественный интерес! Если это уж так всем интересно, пусть открывают программу "Вести о президенте" или "Думские известия" - и вперед! - бранился Сережа интеллигентным голосом.

Он, обычно старающийся никого не огорчать, даже не заметил, как нахмурилась Верейская. Он, обычно внимательный и галантный, даже не обратил внимания, как в редакторский аквариум вплыла Лизавета. Вплыла и немедленно ввязалась в спор:

- Правильно! Тем более что вчера мы уже отразили высочайшее появление этого же кандидата в Сестрорецком районе, и оно ничем не отличалось от сегодняшнего! Встреча с трудящимися, зажигательная речь об успехах, краткий и куда более сухой рассказ о временных недоработках, далее "солнце" стремительно удаляется, поскольку у него сегодня еще консультации с банкирами, визит в больницу, открытый урок в школе для благородных девиц и, уже не в рамках предвыборной кампании, привычные презентации.

Следом за Лизаветой в редакторскую комнату зашел Савва Савельев. Он обменялся рукопожатиями с Сереженькой и режиссером, четким кивком и чуть ли не звоном шпор поприветствовал Лану Верейскую. Потом поддержал Лизавету:

- Кстати, позавчера мы показывали его же в Центральном районе, и я должен сказать...

- Еще тебя мне не хватало, ирода! - взмолилась Лана. - То, что эта провокаторша подзуживает, - ладно, все уже привыкли. А ты-то куда? Ты же сам страсть как любишь "паркет" снимать, переговоры или визиты! Так что молчи лучше. Думаешь, все забыли, что ты снимал, как он прививки делает?!

- Это совсем другое, Светлана Владимировна, тогда в городе начиналась дифтерия, нужно было мобилизовать народ на прививки, и сюжет о прививочной кампании в Смольном имел большой резонанс! - обиженно вытянул губы Савва.

- Да, скажешь! Юрий Милославский номер два! Теперь ты, конечно, что угодно скажешь, а тогда, задрав штаны, побежал! В высшие сферы! Внутреннюю политику делать!

- Ой, Светлана Владимировна! - вдруг воскликнул Савва. Вступать в длительные пререкания с выпускающим редактором было не в его правилах. Вспомнил! Я специально для вас выписал. - Он полез во внутренний карман строгого серого пиджака и вытянул белую прямоугольную карточку. - Слушайте! "Мужик не боится внутренней политики, потому что не понимает ее. Как ты мужика ни донимай, все он будет думать, что это не внутренняя политика, а попущение Божеское... нечто вроде наводнения, голода, мора... Спрашивают, должен ли мужик понимать, что такое внутренняя политика? На сей счет есть разные мнения..."

- Салтыков-Щедрин! - чуть не дуэтом выкрикнули Лизавета и Сереженька. Все знали любовь Ланы Верейской к чиновному сатирику, и все знали, что Савва - любитель "знаковых" цитат, которыми была пересыпана речь Светланы Владимировны. Время от времени он приносил ей в клювике еще какую-нибудь. Так подрастающий птенец радует мамочку, притаскивая червячков.

- Да, Щедрин! - Савва поправил галстук, стряхнул носовым платком предполагаемую пыль с пьедестала, на котором уже рядком сидели режиссер и Лизавета, и устроился рядом с ними. Невзирая на строгий костюмчик.

Сереженька и Лизавета, вынужденные по долгу службы одеваться корректно и следить за тем, чтобы гладкие лацканы английского покроя пиджаков и воротнички рубашек и блузок, не дай Бог, не помялись, обменялись завистливыми взглядами. Они оба уставали следить за своей внешностью, осанкой и одеждой. А делать это было нужно, иначе пришлось бы без передышки отвечать на звонки чопорных старушек, недовольных тем, что в кристальном петербургском эфире появляются столь вульгарно одетые или неопрятные личности. Работа журналиста - это прежде всего беготня и суета. А когда бегаешь, стараясь не растрепать прическу или не замарать крахмальные манжеты, утомляешься в два раза быстрее.

Именно поэтому Сережа одевался насколько возможно комфортно. Он носил вещи по принципу "белый верх - черный низ". Выше пояса он походил на испанского гранда - пиджак, рубашка, галстук, причем не просто безупречно корректные, как у Саввы, а модные. Ниже пояса были обычные просторные джинсы, пузырящиеся на коленях. Завершали туалет разношенные кроссовки. По окончании рабочего дня Сереженька скинет пиджак и галстук, натянет свитер и отправится домой. На студии можно было встретить множество дам и мужчин, одетых с той же эфирной непринужденностью. Этот наряд так и назывался "телевизионный".

Лизавета его не признавала. Она утверждала, что от эфирного туалета, когда ты наполовину принцесса, наполовину судомойка, у нее болит голова и опускаются руки. В дни своих эфиров она по двенадцать часов качалась на каблуках и берегла от разгвозданной, в смысле утыканной гвоздями, мебели тонкие чулки, но зато ей чаще, чем другим, целовали руки и говорили комплименты. Трудно ведь искренне назвать "богиней" или "царицей" мадемуазель в полуспортивных леггинсах, лыжных ботинках и вычурной кофте с рюшами.

Однако, безупречная во время работы в кадре, Лизавета в остальное время одевалась предельно просто. Вот и сейчас она была в черных джинсах и широкой полосатой рубахе. Рыжие локоны стянуты в высокий конский хвост. Этакая простушка сидела на приступке возле редакторского кресла и старательно комментировала принесенный Саввой литературный фрагмент:

- Вот, вот. Должен ли мужик понимать, что такое внутренняя политика? Есть разные мнения. А мы талдычим ему и талдычим про нее, про политику, про внутреннюю...

Сраженная цитатой, Верейская не могла не согласиться:

- Кто же спорит, снимаем черт знает что! Но я-то с какой стороны? Даже если бы и хотела другое показать, то вот он, мой расклад. - Она картинно взмахнула листком, на котором были расписаны корреспондентские выезды. Есть ли тут что эпохальное? Один опять же мэра снимает. Другой в музей направился. Репортеры великие! Вот испытания какие-то на полигоне под Сертоловым. Эта штука не то в Дубаях на выставке была, не то ее американские шпионы пытались украсть. Туда Лидочка поехала. Еще в семь утра, давно должна была вернуться. Ну так разве эта маркитантка теперь от военных отцепится?