С Семенов - Петли одного и того же узла (Главы из романа)

Абрамову пришлось объяснить Ивану Алексеевичу, не знавшему профессора биологии Дарченкова, - кто такой Дарченков.

- ... Вот этот самый Дарченков - не Дарченков, а Котляр - отец нашего Котляра...

- Ага. Понял, - последовала несколько насмешливая реплика из трубки аппарата. - Ну и что ж?

- Я тебя информирую, как партийный партийного и о партийном же!

Послышался хорошо известный Абрамову гыхающий смешок Ивана Алексеевича. Абрамов ждал.

- Ну и что ж? - последовало из трубки.

- Как - ну и что ж?

- Ну и что ж?... предполагаешь по этому поводу пленарное заседание устроить, что ли?

- Никакого заседания не предполагаю! - с сердцем сказал Абрамов.

В трубке опять загыхало:

- Г-гых... По-моему, ты - дурак, Абрамов.

- Тут не шутки! - крикнул в трубку Абрамов.

- И я не шучу.

Абрамов помолчал.

- Так значит пустяк по-твоему?

В трубке опять загыхало.

--------------

Абрамов позвонил Орлову. Узнав, что Дарченков-Котляр - отец Котляру, Орлов сочно выругался.

- Как тебе вся эта история нравится? - спросил Абрамов.

- Жаль парня, а так - ерунда.

- Он только что узнал сию минуту.

- И что он?

- Да ничего.

- Молодец. К чортовой матери таких отцов... А я тут посоветовался еще, и вижу, что комбинироваться с вами я был должон.

- То-то, - засмеялся Абрамов. - А с кем советовался-то?

- С моим парнишкой.

- Славный у тебя он, парнишка.

--------------

Повесив трубку, Абрамов постоял, задумчиво смотря в окно.

- А ведь и в самом деле я - дурак, - сказал он садясь.

Он позвонил.

Вошел секретарь.

8.

Об эшелоне, двигавшемся с фронта с пятьюстами раненых, знали в N-ске все, кому и надлежало об этом знать; эшелон был направлен в адрес военно-санитарного управления, и соответствующая телеграмма была получена управлением еще два дня назад. Знали о прибывающем эшелоне - и в Ревкоме, и в Губвоенкомате, и в Исполкоме, и в других косвенно заинтересованных учреждениях. На этом основании были приготовлены подарки; в большом количестве - литература; Политпросвет организовывал торжественную встречу и "грандиозный спектакль-концерт-митинг для Красной Армии и Флота", - хотя в городе не было ни одного матроса, а Красной Армии, за исключением уже известных: караульной роты Губвоенкомата и растрепанного батальона В.О.Х.Р. - тоже не было. Агитотдел постановил устроить на вокзале митинг.

Одним словом - все: вещи, слова и люди были направлены к одной и той же цели и вращались в том привычном порядке, который назывался революционным порядком. Но как это часто бывало тогда, все забыли среди хаотического строя всяких мелочей и подробностей о самом главном. Город уже был переполнен ранеными и эпидемическими больными до отказа. Происходившие перед этим крупные бои на польском фронте еще более перегрузили город. Последнюю партию пришлось разместить отчасти в помещении партийного клуба, отчасти в закрытом зимнем театре и даже по квартирам коммунистов. Кроме того, в госпиталях, лазаретах, больницах мучались с медикаментами, перевязочным материалом, иодом, - не говоря уже о белье, посуде, кроватях.

Собственно, обо всем этом даже не забыли. О разгрузке города от раненых и больных хлопотали давно; меры к получению медикаментов принимались. Но вместе с этим никто как-то не подумал, что эшелон прибывает завтра, что в эшелоне пятьсот человек, что этих пятьсот необходимо завтра же разместить, лечить, поить, кормить. Правда, продукты в продбазе имелись в достаточном количестве, - но обратиться в продбазу с соответствующим требованием тоже забыли.

В три часа ночи ответственный дежурный по военно-санитарному управлению фельдшер Мелетий Смирягин принял телеграмму, сообщавшую, что вследствие появления бандитов у линии железной дороги эшелон с ранеными и больными задержится на тридцать шесть часов. Мелетий дремал, устроившись на дежурном столе, когда дощатая дверь дежурки 1000 со скрипом растворилась.

- Дежурный здесь? - устало спросил вошедший рассыльный, оглядываясь в полутьме дежурки.

На дворе все еще шел дождь, начавшийся вечером, и с шинели рассыльного ручейками стекала вода, намокшие ботинки оставляли после себя лужи.

- Ноги не вытер, - укоризненно сказал Мелетий, приподнимаясь со стола.

- Срочная, - возразил дежурный недовольно. Он нарочно отряхнулся, как утка, разбрызгивая вокруг себя капли воды, и затопал ногами, выжимая из хлюпающих ботинок воду. Пока Мелетий расписывался, он продолжал сердито оглядывать тесное помещение дежурки; и на его недовольном лице ясно отражалось, как ему не хочется уходить из этой неприглядной комнатушки - опять в ночь, в дождь, в грязь. Получив расписку, он не ответил на соболезнующее замечание Мелетия и, топая ногами, вышел, оставив со зла дверь дежурки открытой.

Мелетий остался один. По инструкции для ответственных дежурных, Мелетий имел право вскрывать срочные телеграммы - с тем, чтобы на свою ответственность или оставлять их до утра, или сейчас же сообщать о них комиссару управления. Минут пять теперь он обмозговывал текст полученной телеграммы. Наконец, решив, что она со спокойной совестью может быть оставлена до утра, он записал ее в журнал и, кряхтя, улегся снова на дежурном столе. Но почти в ту же минуту опять поднялся, спустил со стола ноги и долго с упреком покачивал головой.

В голове назойливо вертелся конец телеграммы, где предлагалось принять "соответствующие меры". Служа в управлении уже около года, Мелетий прекрасно знал, какая суета в управлении должна была задолго предшествовать прибытию столь крупной партии раненых; специальные комиссии, в которых он сам не раз участвовал, должны были целыми днями обходить госпитали, лазареты, больницы, делая разверстку, уплотняя и сжимая до максимума; заведующий снабжением должен был сбиться с ног, собирая по крохам все необходимое для приемки.

А за последние дни ничего этого не происходило.

Дрема соскочила со старика. Он торопливо слез со стола, вынул из журнала телеграмму.

Электричества в дежурке не было. Мелетий оседлал нос очками и придвинул к себе свечу. Но от сквозняка между разбитым окном дежурки и дверью, которая так и осталась незакрытой, свеча оплыла и мигала. Кряхтя все встревоженнее и поминая недобром рассыльного, Мелетий закрыл дверь и попавшимся под руку обломком хлебного ножа оправил свечу; снова уселся в позе бодрствующего дежурного. Перечитав телеграмму два раза, он позвонил комиссару.

--------------

Не прошло и получаса, как управление напоминало муравейник, в который ткнули палкой. И комиссар, и начальник управления, и начснаб - все как-то вдруг вспомнили, что эшелон прибывает завтра (согласно телеграмме - с опозданием на тридцать шесть часов).

И затрещали телефоны, застучали машинки, заметались перья, посыпались справки, приказы, выписки, предписания; как листья, гонимые ветром, носились непроспавшиеся люди - по комнатам, кабинетам, коридорам, лестницам, к телефонам, от телефонов; ругались, кричали, говорили, высказывались, предлагали, отклоняли, постановляли, опять отклоняли; хватались за голову, скребли затылки, сурово сжимали губы, морщили лбы, напрягали мускулы и мысль. Но мускулам делать было нечего, а мысль упиралась в тупик. У подъезда дежурили циклист и велосипедист; оба часто уносились в город, в утро, быстрые, как точки, и опять возвращались пустые.