Сергей Минцлов - За мертвыми душами

— Так-таки все и ездите? — спросил Петров. Кажется, я предстал в его воображении в качестве вечного жида, кружащегося по свету с книгами под мышкой. Я не мог удержаться от улыбки.

— Да, каждый год!..

Просияли, глядя на меня, и старички.

— Хе-хе-хе!!. — мягким смешком залился Петров; ему завторил тихий, но более грудной смех хозяйки. Всем стало весело.

— И пришло же вам в голову такое… — он затруднился выговорить, какое-то просившееся на язык слово — занятие?

— Может быть, вы уступите мне некоторую часть ненужных вам книг? — осведомился я.

— Да понятно дело отдам!! — воскликнул Петров. — Только не съели ли уж их мыши?

Обед кончился и мы поднялись из-за стола. Все нагрузились вплотную, да иначе было и невозможно у таких радушных хозяев, беспрерывно потчевавших то тем, то другим, и потому моя просьба о разрешении пойти осмотреть книги была встречена новым удивлением.

— Да не вздремнете ли лучше немножко? — сказал Петров, оглаживая обеими руками круглое брюшко свое: книжки, ведь не волк, в лес не убегут! Плюньте на все и берегите свое здоровье, как говорили у нас в гимназии! хе-хе-хе.

Я отговорился тем, что никогда не сплю после обеда и меня поручили заботам чернушки, которой дали подробное наставление, куда вести меня. Старички укатились по обеим сторонам Прова Ивановича во внутренние комнаты, а я в сопровождении своей шустрой компаньонки направился через просторный двор к сараям. Моряк, мурлыча что-то из «Риголетто», с газетой в руке, поднялся к себе в мезонин.

Чернушка лучше своих хозяев знала, где что лежит у них и без всяких поисков, сразу привела меня в большой каретный сарай; там в дальнем углу, за старыми санями и коляской стояло друг на друге семь больших незаколоченных ящиков; из трех верхних торчали книги.

Я отпустил девочку, а сам оттащил немного вперед коляску и сани, освободил себе поле действий и в буквальном смысле слова погрузился в книги. На них густейшим слоем лежала пыль…

Покончил с работой и, вымыв руки у колодца посреди двора, я вернулся в дом. Гостиная и столовая были пусты; сквозь раскрытые двери виднелась веранда, и я направился туда. С нее доносились голоса: беседовали Пров Иванович и офицер. Незнающий человек мог бы подумать, что разговаривающие передразнивают друг друга: оба говорили тягуче, но голос Прова Ивановича звучал естественно, тогда как второй еле ворочал языком, цедил слова сквозь зубы и произносил всякое «о» как «е» и каждое «е» как «э».

— Ну, это еще вопрос… — говорил офицер, — литература права, мужик — до сих пор еще не разгаданный сфинкс…

— Ничего он не сфинкс, а жулик!.. — равнодушно и как всегда уверенно возразил Пров Иванович. — Тут и разгадывать нечего!..

Я вступил на балкон и увидал, что моряк полулежал, развалясь в плетеном, японском лонгшезе, а Пров Иванович, как всегда, прямой и строгий, сидел поодаль в кресле. Проворный жучок опять накрывал на стол; хозяйка хлопотала около нее и, кажется, больше мешала, чем помогала; хозяин гулял по балкону, заложив толстенькие ручки за спину.

— А-а!! — приветствовал он меня радостным восклицанием, — ну как, устали достаточно, навозились?

— Надо спрашивать — достаточно ли унавозились?.. — процедил моряк.

Мое появление заставило его принять несколько более приличную позу.

— Все сделал, даже вымыться успел! — ответил я в свою очередь, невольно улыбнувшись Петрову: добродушие заразительно.

— Нужное-то что нашел? — спросил Пров Иванович.

— Нашел. Целую кучу книг отобрал!

— Кучу?! — ужаснулся Петров и даже головою потряс. — И в Петербург ее повезете?!

— Если вы разрешите — да.

— И жена вас не выгонит с ними с квартиры?

— Нет, она давно уже с этим примирилась!

Петров совершенно по-детски зажал себе ладошкою рот, фыркнул и закатился добродушным смехом.

— Ах чудак!.. ах чудак какой!! — восклицал он, сотрясаясь всем телом.

— Чудак, чудак! — смеясь и покачивая с легкою укоризною головою, подтверждала хозяйка. Оба они ни дать ни взять походили на пару белых, раскудахтавшихся кахетинских кур… Я начал смеяться тоже; глядя на нас заулыбался и невозмутимый Пров Иванович.

— Ну и насмешили вы нас — до слез!.. сказал Петров, вытирая влагу, обильно смочившую его щеки.

— Папан прямо трогателен!.. — заявил со своего лонгшеза моряк. — Всегда при слезе — и в горе, и в радости!..

Хозяйка оглянулась на забытый ею стол и всхлопоталась: — Господа, варенец подали, пожалуйте полдничать скорее!..

Офицер поднялся с лонгшеза, защелкал пальцами и довольно громко, но невнятно замурлыкал какую-то песенку. Ни голоса, ни слуха не было у него ни малейшего.

Ясно и громко пропел он.

— Что это ты, Андрюша, все эту глупость поешь? — с некоторой обидой обратилась к нему старушка. — И вправду, ведь, кто-нибудь подумает, что мы какую-то мебель пропили!..

Белые зубы офицера блеснули. Он запрокинул голову назад и захохотал.

— Ужасно люблю, когда маман обижается!.. проговорил он, — это же теперь весь Петербург поет!.. модная песенка!..

— Ну, уж моды эти ваши!.. старушка отмахнулась рукой и стала раскладывать по тарелкам желтый варенец.

— Блестящий офицер все должен знать, мамань!.. — назидательно произнес Андрик. Трудно было понять — шутит он, или говорит серьезно.

— Давно ли это ты блестеть-то стал? — спросил Пров Иванович.

— С детства, мой дорогой, с пеленок… так, по крайней мере, маманя уверяет!

— Никогда и не думала! — воскликнула старушка. — Все сочиняет!

— Разве что в пеленках? — протянул Пров Иванович. — То-то, не в примету мне все было!

— Зрением ослабели, Пров Иванович!

— Да углядел бы, будь покоен; глядеть-то только вот не на что: делов-то за тобой особых еще, словно бы, не числится…

— Мой старый друг, вы не знаете падежов, оттого вам все в таком мрачном свете и кажется…

— Андрик?!! — воскликнула старушка и даже подняла вверх ручки.

— Это они всегда так! — обратился ко мне Петров, уже подвязавшийся салфеткой и приготовившийся к битве с варенцом. — Как сойдутся, так и давай друг дружку клевать! А ведь любят друг друга!

— Любят, любят!! — подхватила старушка, — пятнадцать лет все ссорятся!

Пров Иванович насторожился, как конь на звук трубы.

— Чего это? — переспросил он, видимо не поняв иронии моряка. — Чего я не знаю?

— Падежов драгоценнейший, падежов, не в укор вам будь сказано!

— Да тьфу я на твои падежи!! И без них, слава Богу, всю жизнь прожил — не великая, стало быть, они штука! А вот ты с падежами да без папенькиных рук проживи, вот тогда и поговорим с тобой!..

Петров сочно, с аппетитом чавкал, склонившись над тарелкой. Варенец так поглотил все его внимание, что, когда я назвал его по имени, он не расслышал. Я повторил свое обращение.