Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2

Ослабов нагнал Древкова и Цинадзе. Дорога, по которой они шли, проходила мимо обозного двора. Домик Цинадзе уже виднелся вдали в лунном свете, с красноватым огоньком керосиновой лампы в окне. Многие солдаты очень хорошо знали этот огонек. Ослабов видел его в первый раз.

— Добрый вечер! — сказал Ослабов, обгоняя Древкова и Цинадзе.

— Что это вы по ночам бродите? — полушутливо ответил Древков. — Добрый вечер!

— Я у айсоров был, — выдумал Ослабов, будто он вправду ходил к айсорам. — У всех плеврит.

Цинадзе зорко посмотрел на него и, когда все обменялись рукопожатиями, язвительно спросил:

— Вы всех айсоров выслушали?

— Никого я не выслушивал, — растерялся Ослабов. — По кашлю можно узнать.

— А, по кашлю! — насмешливо протянул Цинадзе.

— На заре выступление? Гром победы? — переменил тему Древков. — Берегитесь курдов! Хитрый народ, талантливый, бесстрашный!

— Недаром наместник в казацкую веру обращать их хотел, — отозвался Цинадзе.

— Он евфратское казачество хотел создать, — поправил Древков, — да сорвалось.

— И у евфратских такие же качества должны быть, если вы верно их живописуете, — вцепился в спор Цинадзе, — экономические условия и быт одни и те же.

— А неплохие казаки вышли бы! — поддразнил Ослабов и тотчас пожалел об этом.

— Вы, наверное, и о Святой Софии еще мечтаете? — иронически спросил Древков. — Это оттого, что вы на фронте еще не были… Такую Софию турки вам покажут! И уже показали не раз, жаль, что вы не видели. Турецкий крестьянин борется за свою землю.

Цинадзе с нетерпением ждал, пока он кончит, и быстро заговорил:

— Это неграмотность, это злостная неграмотность, не говоря уже о том, что это недопустимое насилие, — думать, что из курдов можно казаков сделать. Курды — скотоводы и охотники, часто меняют пастбища, значит, полукочевники. Хлеба не сеют, а выменивают его на сыр и кожу. Казаки — землепашцы, привилегированные по сравнению с остальным крестьянством, — оттого, между прочим, царизм на них пока и опирается.

— Сомнительная опора! — вставил Древков.

— Я и говорю — пока! — огрызнулся Цинадзе и продолжал свою мысль. — Как же вы скотоводов превратите в землепашцев? Это долгий экономический процесс, это не делается по приказу.

— Да я, собственно, не собираюсь! — попробовал отшутиться Ослабов.

— Не собираетесь? — передразнил Цинадзе. — Тогда зачем же повторять чужие слова, и притом такие хищнические, такие подлые?

— Капиталисты умеют говорить чужими устами, — вставил Древков и, поймав сердитый взгляд Ослабова, смягчил: — Иной раз даже без ведома тех, кто говорит то, что им нужно.

— Выходит так, — взволновался Ослабов, — что я или наемник капиталистов, если я сознательно повторяю их слова, или я дурак, если я делаю это бессознательно. А я ни то и ни другое. Я лечил бедных, я приехал сюда…

— Не сердитесь, — сердечно прервал его Древков, взяв за руку, — не сердитесь, Ослабов, есть еще третье.

— Что? — успокаиваясь от его тона, спросил Ослабов.

— Не бессознательность, а несознательность. Вы не один. Таковы еще массы. Большинство из массы. А что ваше политическое сознание, хотя вы и кончили университет, стоит на уровне, я не сказал бы даже среднего, а скорей отсталого крестьянина, — это, конечно, немного странно. Что вы приехали сюда — это хорошо. Война — лучший агитатор против себя самой.

Они уже подходили к домику обозного двора. Цинадзе забежал вперед и вошел в него.

— Простите, минутку! — сказал Древков Ослабову и догнал Цинадзе.

Ослабов остался один у двери, которую Древков плотно закрыл за собой и за которой слышались голоса. Кругом была пустая лунная степь с блестящей полоской озера — с одной стороны и темным низким очерком селений — с другой. Звездным огромным куполом покрывало небо эту степь, такое же пустынное, как она. И посреди этой пустыни один был Ослабов в обычной своей смуте.

Дребезжащий звон донесся из лагеря. Это отец Немподист звонил в свой маленький походный колокол, который он приволок с собой на фронт и который солдаты прозвали «поповой пушкой». Небо и степь проглотили этот звон, не заметив. «Молебен», — подумал Ослабов и загляделся на звезды.

За дверью в это время, в узких сенях, шепотом, чтоб не слышал Ослабов, спорили Древков и Цинадзе.

— Его надо позвать, он не безнадежен, — говорил Древков про Ослабова.

— Интеллигентское мацони, — возражал Цинадзе, — некогда возиться. Результат будет не скоро, если только будет.

— Он пригодится, уверяю тебя, — настаивал Древков, — он — культурная сила.

— Нам сейчас нужны только свои, — решил Цинадзе и вошел в комнату.

Древков постоял минуту, погладил себе лысину, мотнул головой и, состроив самое, какое только мог, любезное лицо, открыл дверь наружу.

— Простите, Ослабов, что я задержался, пожалуйста, простите! И самое неприятное, что вам одному придется идти в лазарет, потому что у меня тут еще есть дело насчет фургонов, — врал он, — и санитарных повозок. Но смотрите, какая ночь! Всего, всего хорошего!

Он схватил руку Ослабова.

— Действительно, прекрасная ночь! — ответил Ослабов, пожимая руку Древкова и не понимая, что происходит. — Я с удовольствием пройдусь и один. Покойной ночи!

И он зашагал дальше по лунной дороге, удивляясь, почему Древков так усиленно извинялся.

— Неловко вышло, товарищ! — сказал Древков Цинадзе, входя в комнату.

Цинадзе махнул на него рукой и сел за стол, предварительно повесив на свое место кухонную, с чистым стеклом и ровным огнем, лампу. Он во всем любил порядок: когда он уходил, лампа должна была стоять на столе и светить сквозь окно вроде маяка. В комнате, кроме Цинадзе и Древкова, были Цивес, Тинкин, Батуров, Зоя, айсорка Аршалуйс, несколько солдат и среди них Корнев — из здешних и Парнев — из вновь прибывших. До прихода хозяина тут чаевничали, и на столе стоял в жестяных кружках остывший чай и лежала краюха ситника с выщипанной серединой. Цинадзе смахнул крошки со стола, отодвинул хлеб и кружки, сдунул еще что-то, облокотился на стол и обвел собрание глазами.

— Товарищи! — сказал он тихо. — Через два-три часа начнется наступление на нашем участке. На соседнем участке оно идет уже не первый день. В данную минуту солдат одурманивают в специальной лаборатории по изготовлению религиозного дурмана, называемой церковью. Им внушают человеконенавистничество, их натравливают на таких же, как они, турецких землепашцев. Нам, большевикам, ясно, что царству божию, так же как и царству царскому, приходит конец. Царская армия на всех фронтах разложилась. Царская Россия воевать больше не может. Революция неизбежна. Пятая часть взрослого мужского населения России под ружьем. Это есть вооруженный народ. Раз народ вооружен, — он возьмет то, что ему принадлежит. Он сделает революцию. Нельзя сомневаться, что когда самодержавие будет свергнуто, — а это будет, — капиталисты, буржуазия, спекулянты и барышники, нажившиеся на войне, постараются захватить власть в свои руки, и на время это им может удаться. Такова общая обстановка. Что же мы видим тут, у нас, на этом ничтожном кусочке мировой войны? Сейчас этот кусочек имеет большое значение. Здесь два крупных мировых хищника — королевская Англия и царская Россия — притворяются друг перед другом, что они — друзья. Англия, после неудачных прошлогодних попыток, стремится захватить Багдад и персидские области, прилегающие к турецкому нефтеносному Моссулу. Царская Россия не прочь захватить Гилян, персидскую страну, когда-то уже бывшую в царских лапах. Но так как русское солдатское пушечное мясо закуплено союзниками, — царские генералы должны и здесь, в Персии, как и везде, гнать своих солдат туда, куда укажет Англия. Царские генералы еще пытаются здесь доказать Англии, что они могут наступать. Ввиду отсутствия серьезных сил противника, это наступление может быть удачным. Мы все знаем, что солдаты намучены, устали, хотят домой. Но, в случае удачи наступления, дурман войны может еще продолжать отравлять их. Наше дело заключается в том, чтобы всячески рассеивать этот дурман, чтобы объяснить вооруженному народу, куда ему направить свое оружие, что его враг — не турецкий крестьянин, а русский царь, капиталисты, буржуазия, помещики, церковь. Сегодня мы должны продумать нашу тактику как в случае успеха, так и в случае неуспеха наступления. Кто хочет взять слово по этому поводу?