Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2

Батуров весело захохотал:

— Что же, меня — двое? Один — революционер, другой — шпион?

— В этом роде! — буркнул Корнев.

Цинадзе что-то молча записал себе в книжку.

— Продолжайте, товарищ Корнев, — сказал Цинадзе.

— Что ж продолжать-то? Я уж забыл, что хотел сказать. Первое дело — домой. Второе дело — чтоб в дураках не быть, чтоб знать, зачем домой. Вот и все. А винтовки пусть попробуют у нас отбирать!

— Товарищ Парнев что скажет?

Парнев покраснел, потер лоб и с трудом выговорил:

— Мне, товарищи, как спервоначалу, говорить-то еще непривычно. Про деревню я скажу. В деревне у нас разор. Бабы воют. Мужиков почти что не осталось. Дети пашут. Все подпруги натянуты, того гляди, лопнут. Невмоготу стало. Ну, и здесь не лучше, только и шлют что крестики и образки. Едем мы сюда по присяге. Думаем, что и думать нам ни о чем не надо. А вот доктор-то нам растолковал, что и у нас свои мозги могут быть.

Он замолчал, с ласковой улыбкой глядя на Древкова.

— Я беру слово, — сказал Цинадзе. — Товарищи! Ленин еще три года тому назад писал, что империалистическая война должна перерасти в войну гражданскую. И мы видим, что на наших глазах растет сознание в массах. Но находятся товарищи, находятся люди, — поправился он, — которые — я беру лучший случай — не понимают ленинского диагноза. Тем самым они становятся в ряды наших врагов. Пример такого отношения к войне мы видим в лице Батурова. Спорить нам с ним некогда. Работать с ним мы не можем. Приближаются великие классовые бои. Среднего пути нет. Кто не с нами, тот против нас. Всю работу в массы. Чтоб не было ни одного несознательного солдата. Тогда — победа.

Он встал. Батуров тоже встал, весь бледный.

— Собрание закрыто, — объявил Цинадзе.

Все встали.

— Ну, теперь можно и дурманчику пойти глотнуть, — весело сказал Корнев, — а то нагорит, если заметят, что не был в церкви.

Он и Парнев попрощались и вышли вместе с другими солдатами. Тотчас за ними вышел Батуров.

— Нам по дороге! — сказал он солдатам, стараясь быть непринужденным. — Горячие вы все головы! Так вам все сразу и подавай! Разве я не хочу революции? Но все дело в том, чтоб ее вовремя начать. Вот, к примеру, возьмите сенокос. Когда косить траву начинают?

— Прощевайте! — быстро сказал Парнев.

— Нам тут по стежке ближе! — поддержал его Корнев.

И все солдаты зашагали вбок по тропинке, которую Батуров и разглядеть не мог.

Сзади по дороге шли Цивес, Тинкин и Древков.

— Я вам сейчас листовку свою прочитаю, — умоляюще говорил Цивес, — хотите?

— Хотим, — урезонивал его Тинкин, — но ведь сейчас читать трудно!

— Я при луне как днем читаю. Я и писал при луне.

— Потом, потом, товарищ Цивес! Не портите глаза!

Цинадзе в это время шагал по обозному двору, пробуя задранные оглобли у санитарных повозок, проверяя корм у лошадей, осматривая колеса. Заметив, что на дне какого-то фургона отстает доска, взял молоток, приколотил, попробовал, крепко ли, и опять пошел осматривать, ощупывать, одергивать брезент, подправлять. Какая-то повозка в ряду стояла криво, он схватился за оглобли и выпрямил установку. А в голове у него, сквозь эту мелкую заботу, ходуном ходила большая: война империалистическая должна перерасти в войну гражданскую.

Издали надрывался колокол отца Немподиста: попова пушка.

По мере того как служба подходила к концу, отец Немподист волновался все больше. В церкви была теснота и духота, так что отцу Немподисту трудно было разворачиваться при всех необходимых манипуляциях с кадилом и крестом. Он работал один, без дьякона, солдатский хор путал и вступал не вовремя, и то, что знал — «Господи, помилуй» и «подай, Господи», — пел так громоподобно, что у отца Немподиста гул стоял в ушах. Больше всего ему мешало то, что, когда он стоял на кое-как сбитой, трясущейся и шатающейся солее [22] Солея — возвышенье, ступень под клиросом или алтарем. , голова генерала Буроклыкова приходилась ему как раз возле уха.

Рядом с генералом сияла, вся в белом воздухе кружев и рюшек, генеральша. Сзади нее, вытянувшись, стоял Веретеньев, весь в думах об удачной карьере, которые он тут же сам для себя перефальцовывал в жертвенное служение родине. Ему казалось, что вся служба — для него, что все на него смотрят. Сзади Веретеньева стояли офицеры, но не все. Многие из них практически готовились к пьянке, так как времени на нее оставалось очень мало.

Далее, едва сохраняя необходимое расстояние между собой и офицерами, толпились солдаты с потными, напряженными лицами, крестясь как по команде всякий раз, когда крестился отец Немподист. Плотной гурьбой они окружали церковь и снаружи.

К концу службы, почти одновременно, с разных сторон подошли к церкви Ослабов, Гампель, Батуров и солдаты, бывшие у Цинадзе.

Приближалась самая тяжелая для отца Немподиста минута. Прочитав отпуск, он вошел в алтарь, наклонился над престолом, надел очки, взял в левую руку крест, а в правую — шпаргалку генерала и хотел было идти на солею, но вдруг испугался выйти с бумажкой, торопливо пробежал ее глазами, поймав слова: приступ, главная часть, Святая София, сарацины, рай, георгиевские кресты, — сунул бумажку под антиминс [23] Антиминс — четырехугольный льняной или шелковый плат с изображением положения во гроб Иисуса Христа. Перенесение и возложение плата на престол предшествует совершению таинства причащения. и вышел только с крестом. Уже повернувшись лицом к пастве, он заметил, что забыл снять очки, которые были совершенно не нужны, раз он решил говорить без бумажки, и которые сразу окутали туманом всех перед ним стоящих. Такой же туман поплыл и в голову отца Немподиста, но отступать было некуда, надо было начинать, — генерал выражал недовольство покашливанием, — и отец Немподист начал:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — он осенил себя широким крестом.

— Коза-то, никак, от себя заговорить хочет? — шепнул кто-то из солдат сзади.

Генерал, не поворачивая головы, скосил глаза вбок, в рот отцу Немподисту.

— Возлюбленные братии мои во Христе! Шед на распятие, Господь Бог наш Иисус Христос, — начал отец Немподист. — «Приступ! Приступ!» — металось у него в голове, и он первую же фразу докончил с трудом: — Допрежде воскресения своего мучим был, алкал и жаждал и распят был на кресте. Приступим же ныне к великому подвигу христианской любви, со страхом Божиим и смирением подымая меч свой на нечестивые сарацины. Помните, что вы защитники веры православной, царя и отечества. Ныне предпринимаемый с благословения Божия начальством вашим поход против сарацин поистине может быть назван крестовым. Ибо что есть сарацин? Сарацины есть племя нечестивцев. Сарацины…

— Довольно про сарацин! — скосив рот, шипящим басом произнес генерал.