Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2

Дмитрий жадно смотрел на город. Уж видна была колокольня в зелени соборного сада, доносился городской гул, пахло нефтью и, как всегда к вечеру в южных городах, теплым хлебом. Дмитрий привстал, оглядываясь, на пролетке.

— А вы сами не из Сутуловых будете? — спросил его извозчик, оборачиваясь.

— Да, я Сутулов, — ответил Дмитрий недовольно.

Тогда извозчик, не сдерживая любопытства, отпустил вожжи и, повернувшись всем лицом к Дмитрию, спросил весело:

— А что, правду говорят, на вашем пруду гулянье народное устраивается?

— Чепуха какая! — вспыхнул Дмитрий. — Нелепые слухи!

— Нет, не слухи, — сочувственно покачал головой извозчик. — Мне сам старик Стоволосьев сказывал, вот что!

— Поезжай скорей! — крикнул Дмитрий. — Без разговоров!

Слобода промелькнула быстро, начались каменные дома.

«Надо сказать, чтоб Стоволосьевых на порог не пускали. Сестра распустила, какая ж она хозяйка, — думал Дмитрий».

Город заметно обстроился. То и дело вставали перед Дмитрием новые дома, безобразно украшенные и раскрашенные. Дмитрий испытывал болезненное ощущение от их вида. Он с радостью отдохнул глазами на здании гимназии, где учился, старого казенного образца.

Смутно промелькнули перед ним тени педагогов, из которых еще не все, должно быть, умерли. Но не хотелось издеваться и смеяться над убогой этой ратью его печально настроенной душе.

Ряды, дома, церкви, бульвар, опять дома, знакомые фамилии главных магазинов, новые огромные вывески, выросшие деревья на бульваре — неужели это весь город, и уж кончились главные улицы, сейчас начнется другая слобода, и теперь уже не далеко?

До боли стеснилось сердце Дмитрия при мысли, что он скоро обнимет родных. Он велел извозчику ехать скорей.

Петушиная слобода отделялась от города пустырем, местом свалки, драк и разбоев. Но от тесноты уж и в пустырь стали выползать слободские домики.

Слободская улица была как прежде — широкая, с деревьями.

Дмитрий Сутулов издали узнал стоволосьевский трехоконный дом, откуда бегал к нему в Сутуловку играть Ванюшка Стоволосьев и куда Митечка Сутулов сам не раз убегал без спросу. До сих пор остались в памяти пестрые занавески, перегораживающие комнату, и противный, липкий запах. Вспомнилось Дмитрию и пятно во всю щеку у Ванюшки Стоволосьева, темно-красное, страшное, захватывавшее один глаз, висок и подбородок, пугавшее мальчишек и самого Ванюшку смущавшее. Надоедали мальчишки вопросами отчего это, и всегда Ванька отвечал одно и то же: отморозил, но никто ему не верил…

Слободские собаки с лаем пробежали за пролеткой. Уже веяло с полей ароматным, нагревшимся за день ветром. Солнце, приближаясь к предвечерию, умаляло зной. Мягко выкатилась пролетка в поле, и в дали недальней сгрудились деревья Сутуловского парка.

Дмитрий дышал радостно и свободно.

В детстве, едучи из города домой, он любил тут соскакивать на землю и добегать до парка, обрывая васильки во ржи, перепрыгивая через канавы, прячась в поле от пыли встречного проезжего. До этого же места доходили их прогулки в сторону города, когда он с сестрами, заскучав под гнетом парковых деревьев, выходил на волю.

Вот отделился вправо узенький проселок, сморщенный, седой и родной, как нянька. Вот по левую сторону идут овраги, казавшиеся когда-то неизмеримо глубокими, а теперь совсем обыкновенные.

Наконец показался угол парка, возвышавшийся над полем и дорогой, с крепкой, все той же скамейкой и узенькой, протоптанной детскими ногами тропкой книзу.

Дмитрий быстро сверял с памятью все подробности и ликовал, когда она не обманывала его. Объехать парк казалось теперь бесконечно долгим, тем более что за все время ни разу, Дмитрий знал, нельзя увидеть дома, стоящего вглуби.

Когда лошади круто повернули в аллею между двух каменных столбов и налево, за черно-зеленой листвой мощно выросших над прудом деревьев, блеснула вода, Дмитрий, не зная, на что смотреть, от волнения чуть не заплакал.

Вот забрехали собаки на въезжавших новыми, незнакомыми голосами. Кто-то выбежал, взглянул и скрылся. Вот уж виднеется крыло дома. Дмитрий соскакивает, бросается к крыльцу, но сзади зовет сочный, звонкий голос:

— Митя, Митька!

И стройная, невысокая, темнокосая девушка бросается к нему на шею, роняя книгу.

— Тоня, Антонина, неужели ты? — восклицает Дмитрий, расцеловавшись и слегка отстраняя сестру, чтобы разглядеть.

— Какая красавица, большая какая! — любуется он. — Ну, так и знал, что читаешь глупости! — быстро наклонившись, поднимает он «Дориана Грея».

— Уайльд не для детей совсем! — говорит он и запинается, взглянув на нее.

— Ну да, не для детей! — хохочет Антонина. — А ты нисколько не изменился, ничуть.

Целует его в обе щеки и уводит на крыльцо, а в дверях встречает брата ласково и степенно Анна.

Пруд подковой огибал конец сутуловского парка. Средняя часть ясностью, чистотой и округленностью похожа была на горное озеро. Круглыми, спокойными купами грудились деревья по ее берегам, подземные ключи не нарушали невозмутимой тишины на поверхности, небо привыкло отражать здесь и шелковую синеву свою в летний полдень, и алые пожары двух своих зорь, и зелено-синюю черноту ночную, испещренную звездами, и всю лунную жизнь от зарождения серпа до ущерба.

Один конец пруда заходил в разделанную когда-то часть парка. Уж сузились здесь и глохли одна за другой дорожки, полуразрушились перекидные березовые мостики, сгнили деревянные скамейки, заржавели и начали давно рассыпаться железные.

Но чем сильней крушило время дело рук человеческих, тем явственней была вечно творящая, созидающая сила природы, прорвавшей поставленные ей для мнимой красоты пределы и торжествовавшей мощно. Казалось, нигде не рос молодняк так буйно, нигде липы и клены не раскидывались так широко и лучистый ясень не зеленел так ярко.

Пруд лежал здесь неширокой, извивающейся, как река, полосой. Посреди его изредка высовывались камни, остатки прежних украшений. Оттуда, где вливался этот конец в среднюю часть пруда, открывался ласкающий взоры вид. Здесь было самое глубокое место, тут были ключи, тут был омут. Когда рыли пруд в старину, здесь, говорили, утонул рабочий, так сильно хлынула вода, когда докопались до ее тайника. Сюда любили бросаться городские самоубийцы, в романтической обстановке пережив последний миг — пока Сутуловы не огородились высокой оградой. Здесь же любили купаться смельчаки-пловцы, одолевая закручивающую и тянущую ко дну струю.

На берегу, на углу, была когда-то высокая беседка и под ней уютный погребок с круглым оконцем на пруд, излюбленное место детей и влюбленных.

Погребок был цел, хотя и без двери, а от беседки остался только пол с короткими столбами по углам, на которые потом уж наколотили доски вместо перил.