Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 2

Раскланивался с соседями, думая: «Здравствуйте, голубчики, ничего-то ведь вы не знаете», — и окрикал Мишку, когда он слишком забегал вперед.

Стон стоял над сутуловским прудом. Сбежался народ с поля и из усадьбы, бабы выли, мужики тащили колья да багры, наскоро сколачивали плот, переполненная лодка качалась посреди пруда, то и дело показывались и пропадали головы нырявших удальцов.

Словно раненная отравленной стрелой белая птица, металась по берегам Антонина.

— О-о! — кричали с дальнего берега.

И, не зная устали своим ножкам, она бежала туда, хватала за руки мужиков, пыталась сама опустить подальше тяжелый багор и плакала все новыми, бессильными слезами…

В гамаке, с любимой книжкой, нежилась она, когда вдруг из-за деревьев выбежал прямо на нее страшный безносый и гнусаво прохрипел: тонет, тонет! С той минуты как будто начался для Антонины мучительный сон, от которого проснуться была она не в силах и которому поверить значило — потерять жизнь. И то, как она бежала к пруду, едва касаясь земли, и то, как кричали в доме, а на балконе грохнул кто-то и застонал, и то, как стояла вода в пруду, а на берегу валялось платье, и то, как мужики тут же, на ее глазах, стали раздеваться и плыть, — все не было похоже на правду, а менее всего было правдой то, что Дмитрий там, на дне, холодный, мертвый…

— Откачаем! — говорил кто-то.

— Где там! Уж к нему раки присосались…

И оба бежали с длинными баграми к воде мимо Антонины.

— Господи! — всплескивала она ручками. — Только бы узнать, где он, сейчас, в эту минуту узнать, и спасти еще можно…

И часы, может быть, целые проходили, а ей все казалось, что эта минута, в которую его еще можно спасти, длится, не кончилась…

Трое мокрых усталых мужиков вдруг бросили багры, увидев в зубах у только что пришедшего цигарку и, вырывая друг у друга, стали ее курить долгими затяжками.

Антонина с мольбой протянула к ним руки.

Тогда один сказал:

— Не бойтесь, барышня! Не сегодня, так завтра, а уж мы его непременно достанем.

И тут еще Антонина не поняла, что эта минута, в которую его можно спасти, давно и безвозвратно кончилась.

Она дико, испуганно поглядела на говорившего и отбежала от него в детском страхе, подальше отбежала, будто можно было убежать от его правды.

Ей все казалось, что не так ищут, не туда идут. Близ берега ходили по горло в воде, шаг за шагом нащупывая дно, а ей казалось, что целые заводи остаются необысканными, что если б она сама пошла в воду, так искала бы как следует, и только жгучий девичий стыд не давал ей сорвать с себя платье и броситься в воду.

Вдруг она увидела Мишку Стоволосьева и схватила его за руку.

— Если сам утопился, великий грех! — сказал Миша рассудительно. — Прямо в ад кромешный, к чертям на вилы пожалует!

Он снял шапку и пригладил мокрые вихры на затылке.

— А ты думаешь… ты думаешь, — заливаясь слезами, говорила Антонина, — что его не найдут?

— Знамо дело, — отвечал Миша, — найдут. Отец сказал: дураки, искать не умеют. Он знает, как сыскать труп.

— Труп? — крикнула Антонина.

— Ну, утопленника, все равно, — поправился Миша. — А Илюхи вы не видали тут? Паршивый такой, без носу…

Она вспомнила и забилась лицом в траву навзрыд рыдать.

«Убивается, — подумал Мишка, — ишь, плечиками-то дрыгает. Ножки тонехонькие, платье перепачкала. Однако Илью сыскать надо, а то влетит».

Старик Стоволосьев пришел к пруду как хозяин. Тотчас зычно прокричал, чтоб лодка подплыла к берегу, лишних высадить, а его взять. Вынул часы, спросил, когда случилось несчастье, и, объявив, что Дмитрий Николаич Сутулов отдал Богу душу, снял картуз и перекрестился, произнося молитву. Закрестились и другие, обнажили головы, многократный вздох пронесся над водой. Заплакали опять бабы.

— Ждите меня тут, все из воды вылезай, на этом берегу стой, да чтоб лодка не отплывала без меня! Я к дому схожу, — распорядился Стоволосьев и, видя, что слушаются, скрылся в чаще.

Молчал парк, будто притихнул.

— Эк запустили! — гневался Стоволосьев, как будто уж в его руках была усадьба. — Тут в месяц не прорубиться!..

Тихонько обойдя балкон, подкрался он прямо к окнам комнаты старика Сутулова. Заглянул сначала робко, прячась в листве, а потом плотно прильнул к стеклу и не отрывал глаз.

Сумрачно было в комнате из-за низкой крыши и кустов под окнами. На столе горела свеча.

Сразу разглядел Стоволосьев белую постель и на ней живую гору, то подымавшуюся, то опадавшую.

«Издыхает… — подумал Стоволосьев, — вот посыпалось-то на них! Подбирай только… Все гнездо развалилось, остались две девки».

И заиграло в нем хозяйское чувство.

В комнату вошла Анна, с ней еще кто-то.

«Ишь ты! Доктора схлопотали! Еще вылечит, чего доброго…»

К окну подошла Анна.

Стоволосьев отпрянул.

Скорчившись в кусте, он снизу смотрел на Анну, и чем больше смотрел, тем сильнее охватывал его непонятный страх.

Освещаемое пасмурным заполуденным светом, окрашиваемое старым стеклом в голубоватый цвет, лицо Анны казалось окаменевшим в безнадежной скорби. Углы губ опустились низко, как у старухи; в провалившихся, широко раскрытых глазах не было ни одной искры жизни. И смотрели они не в сад, на деревья и серое небо, а сквозь все это, в невидимую темноту, откуда без ужасов и шума надвигалась смерть.

— Как истукан стоит, прости господи! Хоть бы двинулась чем! — шептал Стоволосьев и вдруг увидел на уровне своих глаз две маленьких сильных ручки, теребивших платок.

И от беспорядочного движения этих пальцев показалось ему еще страшнее каменное лицо наверху.

Сгибая старую спину, он выбрался из кустов и опрометью бросился назад к пруду…

Взбаламученная, помутневшая вода колыхалась неладными волнами. Народ, столпившись, ждал Стоволосьева. Уж уставали охотники лазать в воду да нырять, уж расходились бабы с пересудами. Мишка, увидев отца, бросился в сторону — нигде не мог найти он Илюхи.

Стоволосьев где прикрикнул, где ругнул, где всплакнул, потолкался, пошумел, и вот полезли опять в воду с баграми.

Теперь шли гуськом в разные стороны, вокруг всего пруда пройти решили, а на середину выехали опять в лодке и тоже поплыли кругами…

И незаметно уходило время, день кончался, наволакивался вечер. Прояснилось небо, молочно-серый пруд стал темным и глубоким.

По затоптанным, захлестанным берегам как белая тень опять бегала Антонина. То убегала к дому взглянуть на отца, то возвращалась сюда: пруд притягивал ее сильнее, чем отцовская комната. Там была еще жизнь, была еще надежда. Здесь темная смерть воцарилась неотвратимо, и замирало девичье сердце от мысли, что каждую минуту вода может отдать свою жертву.

Мгновеньями казалось Антонине, что ничего ей не оставалось больше, как броситься туда же, к брату, в эту воду и стать такой же, как он теперь, все равно, какой стать, только быть вместе, и уж начинала она выглядывать, где близ берега вода поглубже.