Екатерина Шевченко - Похищение Ануки

- как когда?то во время салюта красоту огней сопровождали рваные полосы пороховых дымов, так удовольствию катания на пони сопутствовал резкий запах лошадки. Еще Анука догадывалась, что дедушка старается доставить ей удовольствие, и понимала, что надо держать марку - показывать, что она рада.

Она показывала, но тут начинался фокус: делая тот самый довольный вид, Анука всем существом чувствовала, что на самом деле испытывает то счастье, какого никогда и нигде, при более медленном движении, она не знала в жизни.

Неожиданно, ни с того, ни с сего дедушка замахал руками и стал делать знаки, чтобы Анука слезла вместе с детьми, которых катали только два круга. Она еще не начала скользить задом по скамейке, двигаясь к сходням, и дедушка, жестикулируя, опять принялся звать ее вернуться. Когда она подбежала к ограде, за которой толпились родители, то услышала вопрос:

- Анука, а где наш саквояж? - Серьезность, с которой дедушка, отягощенный за свою долгую жизнь опытом, какого у нее нет и крупицы, стоит вдруг теперь над ней, второстепенной и неразумной, и ждет ответа, эта дедушкина зависимость дала ей почувствовать, как она, в тишине ожидания, в один миг поднимается из своего умаленного значения и становится на одну доску с прошедшим огни и воды дедушкой, лицо которого, с бледным даже на фоне снега лбом и щеками, выдающимся орлиным розовым носом и небольшими, совершенно мужскими жидко?голубыми глазами, наклонилось над ней таким образом, что она воочию видит, как дедушкина суть проступила сквозь слои, дедушка высунулся из самого себя и смотрит на нее, как на соломинку, и уже не ждет, что она скажет, а выпивает ответ с ее лица.

- Не знаю, - ответила она.

- Тогда надо скорей на угол к телефону.

Они побежали. Анука что только всегда и делала, так это бегала, но за руку с дедушкой она бежала впервые, и ей было так интересно и остро, что она ощущала:

грудью не воздух, а наконец?то жизнь она рассекает, попадая в ее захват. Они прибежали к стоявшей на холмике будке. Саквояжик исчез. Сугроб был примят, на тумбе лежала новая снеговая булка, которую Анука недавно смахнула варежкой.

Бабушка поинтересовалась, как приключилась такая незадача, и Анука все рассказала.

- Это ты Ларской звонил, я чувствую... - пропела бабушка.

- Да что ты, Вера, - возразил дедушка, - что ты!

Бабушка еще что?то добавила, дедушка повысил голос. Но бабушка, всегда во всем дедушке покорствуя, в любых случаях жизни его слушаясь и на него полагаясь, на сей раз возымела силу каким?то образом дедушку превосходить и даже чувствовала себя в своем праве. Как у бабушки появилось это непонятное и таинственное, откуда ни возьмись возникшее право, Анука не понимала.

5

.

В первый класс Ануку отдали скоропалительно, с бухты?барахты, шести лет. Она была такая одна. Ее вырвали из самого сердца осени, уже из октября, когда она сидела посреди студеной дачной террасы и вырезала ледяными ножницами профиль синицы.

Октябрь был велик. Он превосходил все размеры, какие знала Анука. Уменьшив в охвате, он неизвестно каким образом увеличил сад - теперь его стало труднее перебежать, преодолевая плотный и жгучий воздух, в котором пахло заиндевелой травой, яблоками на ветвях и каким?то чистым, колоссальным крахом, про который говорят: "ничего?ничего"; он расширил и без того громадный их дом, который и раньше нельзя было оглядеть, промчаться по нему одним духом; октябрь же разделил его, и тем увеличил, на нетопленную и теплую половины, и еще на мно? гие более или менее холодные отсеки. Вера Эдуардовна, Ануки?на бабушка, раз в два дня надолго садилась у печки и топила, то отворяя, то затворяя заслонку, выгребая золу. Анука занималась тем, что перебегала из жары в холод:

наглядевшись в огненную топку, она открывала дверь на террасу и, переступив через границу хриплого разбухшего порога, попадала в ледяную страну. Встав на крыльце, она чувствовала, что это стало теперь возможным: не вдохнуть, а проглотить воздух, как живую и мертвую воду, необъятный (оттого что одновременно и дальний), то есть весь?весь, какого она и видеть до конца не может, и вот этот подступивший вплотную, настолько, что она стоит в нем - осенний, изменившийся сад, даже не сад, а смысл сада; воздух, который своим ароматом заставлял ее чувствовать наоборот: он пах так печально, что она дрожала, так ей хотелось жить!

Она сбегала с крылечка и, распахнув руки, мчалась к яблоням. Их было много, но она облюбовала две невысокие шафрановки, что росли в саду парой. Она не хотела уже больше яблок (сквозь изморозь все равно красных, продолговатых и ледяных), но все?таки срывала и ела без счета, чтобы только слышать их хруст.

В ту минуту, когда Ануку окликнули в другую жизнь, она на террасе держала в руке картинку и уже почти отделила от белого поля тоненький, похожий на соринку, синичий клюв.

- Пойдешь в школу? - спросила, просунув голову в при? открытую стеклянную дверь, приехавшая из Москвы мама.

- Да! - готовая к отзыву на любую перемену, вскинулась Анука.

- Она пойдет! - обернувшись в комнаты, проговорила мама.

- Нуконька, только форму купим на днях, пока будешь в синем платье. А фартук я ночью сошью, фартук будет.

Мало того, что платье было синим, его еще когда?то и вышили по опушке белой строчкой, в виде ромашек. Зинаида Михайловна собралась было пороть, но за поздним вечером расхотела.

Утром Ануку ввели в класс. Сонм детей в коричневых и серых школьных формах сидел за партами, и на минуту Анука очутилась вдвоем с учительницей у доски.

Ей было неимоверно горячо там стоять.

- У нас новенькая, Аня Горбачева, - сказала учительница по имени Нинель Николаевна, и держа за плечи, стала направлять ее к последней парте в среднем ряду, к одиноко сидевшей там девочке с фамилией на букву Ч. Девочка была не радушна, и свои прописи, которые Нинель Николаевна попросила ее положить посередине, считала собственностью, так что Анука наткнулась на какую?то загадку и грусть.

Они писали овалы и крючки - по словам учительницы, элементы. Мальчик с передней парты повернулся к Ануке и, тихо смеясь, сказал:

- Алименты.

Анука не поняла, она такого слова не знала. Мальчик Ануку презрел.

Ее первый школьный день совпал с первым снегом. Мама пришла встретить ее, и они потом брели через парк. Оттого что Анука в этот день не гуляла, она захотела задержаться под деревьями, сесть на корточки и разглядеть снежные крупинки. Зинаида Михайловна мерзла. Уговорившись с Анукой, она оставила ее одну в домашнем их парке, сама же, с ранцем, скользнула домой.

Анука стояла и слушала, как пахнет снегом. Траур мокрых деревьев, старых невысоких дубов, тек ветвями навстречу низкому небу, березовые же стволы поодаль тоже представлялись ручьями, но светлыми, и черные соринки в них неподвижно плыли к серому озеру туч. Наконец Ануке стали жать завязки на шапке, она опустила голову и тут вдруг увидела красный кустарник!.. Это голые алые прутья бирючины, оттененные белой землей, теплели вдалеке. Оттого что яркий куст стоял на темных ногах, издалека чудилось, будто красное облачко висит на воздусях. Оно подозвало Ануку, и она подошла. Перед ней были тонкие прутья свекольного цвета, тонкие прутья - и больше ничего. Лаконизм прямых без единого ответвления линий - удивлял.