Исмаил Шихлы - Буйная Кура

- Я не вмешиваюсь в твои дела, но я боюсь. Кто я такая, чтобы учить тебя, но если у меня разрывается сердце? Заклинаю тебя твоими детьми, не совершай того, что задумал.

Джахандар-ага хотел оттолкнуть Мелек, преградившую ему путь к двери

- Убирайся! - закричал он.

Женщина не шелохнулась. Расставив руки, она ухватилась за оба дверных косяка. Джахандар-ага на время опешил. До сих пор никто не преграждал ему дороги и никто не осмеливался возвратить его с полпути.

- Убирайся отсюда, говорю я тебе! Не то всю злобу, которую я собираюсь обрушить на голову этого щенка, я выплесну на тебя!

- Делай все, что захочешь. Я твоя раба. Но я говорю правду.

- Не заставляй меня проливать кровь.

- Я не прокляну тебя, если прольешь.

Джахандар-ага снова хотел оттолкнуть Мелек со своей дороги. Но женщина закрыла сзади себя дверь и теперь стояла еще решительнее прежнего.

Кровь бросилась в голову Джахандар-аги. Его кустистые брови поползли вверх и зашевелились, сомкнулись в одну дугу. Морщины на лице прорезались еще глубже, на лице и на шее выступили багрово-синеватые пятна. Он поднял руку и что есть силы ладонью ударил Мелек по щеке.

Мелек почувствовала, как глаза ее начало заволакивать туманом, а в голове зазвенело. Ей показалось, что комната поплыла и повернулась, то, что было полом, стало стеной, а одна из стен стала полом. Тридцатилинейная лампа, висевшая на потолке, покачнулась и превратилась в темное пятно.

Джахандар-ага в свою очередь увидел, что Мелек, только что так решительно стоявшая перед ним, вдруг погасла, словно свеча, обмякла и без стона, без звука сползла на пол.

- Проклятье! Только этого мне не хватало, - выругался Джахандар-ага и хотел перешагнуть через Мелек, лежащую на пороге. Кажется, никто еще не умирал от пощечины. Но, увидев, что лицо Мелек стало белым, как бумага, а из носа и из уголков рта сочится кровь, он испугался.

Он наклонился над Мелек, поднял ее с пола и положил на тахту. Она почти не дышала, лоб ее покрылся капельками липкого холодного пота.

- Эй, кто там, скорее принесите воды!

Салатын, которая давно уже стояла в соседней комнате как бы наготове и, замирая от страха, ждала, чем кончится поединок отца с Мелек, прибежала первая. Едва волоча ноги, пришла и Зарнигяр-ханум. Увидев бледное лицо Мелек и кровь у нее изо рта, она расцарапала себе лицо и ударила руками по коленям:

- Да простит тебя аллах, зачем ты убил несчастную? Чем провинилась перед тобой эта сирота?

- Виноват твой щенок. Он породнил нашу кость с костью собаки.

В другое время Зарнигяр-ханум сказала бы, наверное: "Почему он только мой, он и твой щенок". Но теперь промолчала, она стала помогать дочери, которая обрызгивала водой лицо Мелек.

Джахандар-ага бросил винтовку на тахту, вышел во двор и закурил папиросу. Пока он кружил по двору, словно раненый лев, синеватый дым стлался за ним, как туман, ложился на его широкую спину. Джахандар-ага не знал, куда себя деть. Будь проклята его рука, оказавшаяся такой тяжелой. Удивительно было другое: тупая боль, вот уже три дня стягивающая сердце, словно свинец, растворилась в этой одной пощечине. Джахандар-ага чувствовал теперь в душе только пустоту и усталость. Стучало в мозгу, глаза застилала пелена. То, что случилось с Мелек, заставило его забыть про все на свете. Он забыл о сыне, которого только что собирался застрелить, о своей новоиспеченной невестке, которую решил изрубить на куски. Он не видел слуг, круживших по двору, не слышал блеянья овец и ягнят, мычанья коров. Все его мысли были там, рядом с Мелек. Хотя он не осмеливался и считал для себя постыдным войти в комнату и узнать о самочувствии жены, но все же поминутно взглядывал на открывающиеся и закрывающиеся двери. Салатын то вбегала, то выбегала из комнаты, но она ничего не говорила отцу.

Наконец, когда вокруг все утихло, мужчина осмелился и вошел в дом. Мелек лежала в постели.

Он ни у кого ничего не спросил. Тяжелыми шагами прошел наверх и присел на тахту. Зарнигяр-ханум, боясь в такой момент маячить перед глазами мужа, бесшумно, словно тень, выскользнула из комнаты. Салатын принесла ужин, но отец не дотронулся до еды.

- Постели мне! - сказал он тихо.

Джахандар-ага не мог уснуть до полуночи. Он лежал, уставившись взглядом в потолок. Глядел на мотыльков, которые кружились вокруг лампы. Лампа мигала, готова была погаснуть, тени дрожали и метались на стенах. В комнате стояла такая тишина, что звенело в ушах. Да еще слышно было шуршанье крылышек мотыльков, их стуканье, когда они ударялись о ламповое стекло. Джахандар-ага иногда поднимал голову с подушки и глядел в сторону Мелек, славно прислушиваясь, дышит она или нет. Он лежал и никак не мог собраться с мыслями. Мысль о сыне обжигала его сильнее огня. Нельзя было представить, что Шамхал обидит так остро и глубоко. Отец думал, что тот рано или поздно вернется домой. Теперь все было потеряно окончательно и безвозвратно. "Буду умирать, завещаю, чтобы его не пускали на мои похороны. У меня нет сына по имени Шамхал".

Джахандар-ага накрылся одеялом и повернулся к стене. Он хотел уснуть, избавиться от тяжелых дум. Но это оказалось невозможным. Шамхал все время неотступно стоял перед глазами.

Вдруг в душе Джахандар-аги стали подниматься удивительные чувства: он вспомнил рождение Шамхала, его детство. Он вспомнил, как однажды, когда весь народ был на эйлаге, ему пришлось заночевать с женой в шатре. Тогда Зарнигяр-ханум стыдливо призналась, что ждет ребенка. Счастливый Джахандар-ага сказал: "Если родится мальчик, я одену тебя в золото с ног до головы". Все это произошло как будто вчера. Разве он забыл, как сын начал ползать, как без штанов бегал перед шатрами, как порой, убежав от матери, прятался где-нибудь, как пил, перемазав мордашку, прямо из кастрюли свежие сливки. Он рос живым, неспокойным ребенком. В курятнике самовольно брал яйца, в деревянном тазу хлеб. Все это он относил собакам. Мать злилась и наказывала его, Джахандар-ага останавливал жену, брал Шамхала на руки и сажал на коня. Малыш, боясь свалиться, крепко держался за отца. Все это было. Отчего же сейчас все пошло вкривь и вкось? Почему ребенок, его ребенок, кого он таскал на себе, качал на коленях, всячески ласкал и лелеял, должен стать чужим и даже врагом, изменником, отцеотступником, причиной несчастья, сердечной боли и даже слез?

Ребенок... Хорош ребенок! Джахандар-ага улыбнулся, когда перед глазами возникла широкая спина сына. Сын покидал дом, он спускался к берегу Куры. Память нарисовала Джахандар-аге и темные полосы на спине, которыми он, отец, разукрасил тело своего сына. Шамхал вырос, раздался в плечах, сделался юношей, над губой у него пробились усы. Он стал силен и красив. Разве может быть какое-нибудь горе у отца, имеющего такого сына?