Исмаил Шихлы - Буйная Кура

Алексей Осипович повернулся.

- Вы учитель?

- Нет.

- А что же это такое?

- Тетради. Дети учатся писать.

- Знаю, что дети. Они ходят к вам сюда?

- Ходят. А я их учу.

- Значит, вы - учитель? А говорите, что нет. Кто же вы?

- Да так... вроде почтальона.

- Какого почтальона, что за вздор!

- Если признаться, конечно, вздор. Честно говоря, я просто-напросто живу пока без всякой работы. Еще недавно здесь проезжали почтовые фаэтоны и дилижансы, едущие в Баку, Ереван и Гянджу. Но с тех пор, как провели железную дорогу, движение по шоссе почти прекратилось, почта, во всяком случае, отправляется поездом. Ну вот я и сделался сторожем пустого, никому не нужного дома. Чтобы не скучать, собрал вокруг себя ребятишек, учу их читать и писать.

Алексей Осипович подвел Ахмеда к окну, положил руку ему на плечо и начал разглядывать, словно какую диковину.

- Вы сами-то хоть понимаете, какое великое дело делаете?

- Ну уж и великое! Что тут такого?

Алексей Осипович, глядя на Ахмеда, невольно вспоминал свою молодость. Ахмед же по взгляду гостя чувствовал, что имеет дело с добрым и порядочным человеком.

- Как вас зовут?

- Ахмед. Сначала в селе меня называли Почт-Ахмедом, потом я стал почему-то Рус-Ахмедом. Теперь понемногу превращаюсь в Учителя-Ахмеда. Посмотрим, что будет дальше.

- Почт-Ахмед, а теперь Учитель-Ахмед! Скажите пожалуйста, - рассмеялся Алексей Осипович. - Вы не обращайте внимания, это я не над вами смеюсь, а тому, что у вас все ведь, как у меня. Я когда-то работал на почте, а потом стал учителем. Меня и сейчас друзья в шутку называют иногда "экс-почтальон".

Ахмед тоже не мог не рассмеяться вслед за гостем. Иван Филиппыч, войдя в комнату и увидев обоих мужчин весело смеющимися, недоуменно пожал плечами и, взяв самовар, пошел с ним на улицу.

Затем Алексей Осипович вынул аккуратно сложенный белоснежный платок, приложил его к глазам и вместе с набежавшими от смеха слезинками стер с лица всю веселость. Огладил бородку и сделался вновь серьезным и степенным человеком.

- А где же вы изучали русский язык?

- В Петербурге.

- То-то я гляжу, что вы похожи на человека, успевшего кое-где побывать и кое-что повидать.

- Да, я учился, - сообщил Ахмед, разжигая самокрутку - на факультете права.

- Сумели окончить?

- Нет, уволили с половины курса.

- За что же, если не секрет.

- Заподозрили в неблагонадежности... Политические взгляды... знаете ли...

- Вон оно что!... Ну, а теперь как?

- Теперь... Теперь - ничего. Теперь, как видите, я уехал в самое глухое село на свете. Живу вдалеке от друзей, вообще от людей, от общества. Ушел в свою скорлупу. Отец и мать отреклись от меня. Делать ничего не умею.

- Вот так раз! А то большое дело, которое вы здесь начали? Кто хочет помочь своему народу, тот должен начинать с просвещения. Вы учите детей грамоте, это не просто большое, это великое дело! И давно ли вы этим занимаетесь?

- Второй год.

- Дети чему-нибудь научились?

- Так... кое-что... вы же видели их тетради.

- Могу ли я завтра с ними поговорить?

- Хотите проверить?

- Ну что вы, что вы... Я, видите ли, служу в Горийской учительской семинарии. Мы там открыли новое отделение.

- Где, где вы работаете?

- В Гори. А что такое? Чему вы так удивились?

- Простите, а вы не Алексей Осипович Черняевский?

Теперь гость с удивлением и интересом посмотрел на хозяина дома.

- Да, верно. Как вы догадались? И откуда вы знаете мое имя?

- Из писем Ашрафа. Он всегда пишет о вас. Ведь это я обучил его самой первой грамоте. Теперь он ваш ученик.

- Какой Ашраф? Ашраф из Гейтепе? Конечно! Как же я сразу не сопоставил!

- Да. Это наш Ашраф.

- Очень хорошо я его знаю. Один из наших лучших учеников. Знаете что, Ахмед, если это вы учили Ашрафа, то, значит, и другие ваши ребята должны быть не хуже. Как говорится в вашем народе, если больной сам выздоравливает, то и врачу легче. Вы должны мне помочь. Я мог бы записать несколько ваших ребят, а потом и увезти в Гори учиться?

Ахмед задумался, словно вспоминал всех мальчиков села, пересчитывал их про себя, соображал и прикидывал.

- Да, если согласятся родители, то человек шесть наберется таких, которые могли бы поехать.

- То есть вы хотите сказать, что найдутся родители, которые будут противиться? Разве они враги своим детям?

- Подите поговорите с ними. Горе нашей нации в том, что нас все, кому не лень, били по голове, и мы сделались недоверчивыми. Это наше большое несчастье. Кроме того, разве вы не знаете наших молл?

- Они ведь тоже считаются просветителями народа...

- Конечно. Среди них есть и умные люди, но только не в нашем селе. Они просвещают на свой манер и не хотят, чтобы в селе оказался хотя бы один по-настоящему просвещенный человек. В прошлом году здесь была целая заваруха.

- Из-за чего?

- Да все из-за того же Ашрафа. Отец-то решился его отпустить, но молла Садых поднял такой шум!.. При всем честном народе назвал его нечестивцем, да и меня заодно обругал. Ты, говорит, виноват, что дети убегают от уроков моллы.

- Значит, в вашем селе есть духовная школа?

- Есть.

- Очень интересно. Неплохо было бы завтра туда наведаться.

- Не советую.

- Неужели боитесь?

Они настолько увлеклись разговором, что не слышали, как Иван Филиппыч рубил дрова, раздувал самовар и как он уже готовый самовар внес в комнату. Он подождал некоторое время, боясь нарушить оживленный разговор господ, но, видя, что разговор этот может не кончиться до утра, откашлялся и громко провозгласил:

- Алексей Осипович, пожалуйте чай пить, самовар на столе.

Алексей Осипович поспешно вынул из кармана часы на толстой серебряной цепочке, откинул, нажав на кнопку, крышку и покачал головой.

- Да, извините нас, Иван Филинпыч, заговорились.

- Так и ночь цройдет. А завтра снова в дорогу. Чаю допьем - и на покой. Успеем еще отдохнуть.

Уселись за стол, на котором кроме самовара Ахмед соорудил на скорую руку кое-какой ужин. В чашках задымился душистый чай.

- Народ еще не переехал на эйлаг?

- Пока нет, но не нынче-завтра двинутся.

- Значит, все люди пока в селе?

- Некоторые семьи переехали уже в лес, на хутора.

- Иван Филиппыч, ругайтесь не ругайтесь, но мы останемся здесь дня на два.

- Мне что? Сами же торопились в Тифлис.

- Торопился, а теперь передумал.

- Дело хозяйское, вам виднее.

- Да что же вы не садитесь с нами ужинать?

Иван Филиппыч не заставил просить себя дважды. Он шумно пододвинул табуретку к столу. Задымилась и его чашка. Он не ждал, пока чай остынет, не отхлебывал, обжигаясь, через край: половину чая он вылил в блюдце и, подняв его на растопыренных пальцах и шумно дуя, стал схлебывать горячий напиток. Прежде чем поднять блюдце к губам, он расправил усы, чтобы не мешались. Руку с блюдцем облокотил на стол. Одним словом, пил обстоятельно и с чувством. Только успел Иван Филиппыч схлебнуть первое блюдце и потянулся было опять за чаем, как в селе затрещали выстрелы и залаяли собаки.