Виктор Широков - Стихи разных лет

Летучая чудовищная мышь, в провинции ты реешь и в столице, то жмешься к полу, то впотьмах летишь многопудовой птеродактилицей.

Наездник твой, кудесник, что комар, так тонок на корриде в черном фраке.

Твой писк, твой крик наивен как кошмар бегущего по лесу в полном мраке.

О, как суставы по ночам скрипят, отпотевая грузной древесиной!

Клавиатуры вытянутый ряд зубопротезен, хоть оскал крысиный.

Надежен панцирь щитомордовой шкатулки, музыкальной черепахи, когда лежишь, повернута порой кверх брюхом, вся - во прахе и на - плахе.

Но если твой наездник, твой факир, вдруг извлечет нам Брамса или Листа, рояль, ты сразу - прелесть, ты - кумир, в мгновенье это все мы роялисты.

Так не стесняйся, яростней топырь свои копыта оркестрантам в лица; пусть дирижер вспорхнет, как нетопырь; он - твой сообщник, человеко-птица.

Рояль, всегда с тобою рядом жаль бесхвостого котенка пианино; ни веса, ни осанки; лишь эмаль зубов двуцветна да оскал крысиный.

О, если бы сыскался крысолов, что всех бы вас сорвал из обиталищ и заманил игрой волшебной в ров, я был бы среди вас, как ваш товарищ.

Как вы малоподвижен и тяжел, на уверенья, как и вы, доверчив; и так же мне опасен произвол красивых женщин, если в сердце вечер.

Рояль, лети как глянцевитый жук или ползи как Божия коровка;

Мне больше заниматься недосуг сравненьями и вообще неловко.

Шумит оркестр: гудит виолончель, как чайки перепархивают скрипки, а ты - в углу, вертится карусель и без твоей праящерской улыбки.

Тебя забыл заезжий дирижер, наездник твой в гастрольной лотерее.

Рояль, рояль, без струн, как без рессор, скакать накладнее и тяжелее.

Втяни же в брюхо куцее шасси и вырули на летную дорожку...

О, как ещё летают по Руси чудовища в прозрении сторожком!

9.08.86

Цвета соли с перцем волосы, губы солнцем сожжены...

Не бывает слаще голоса разъединственной жены.

Пусть она отменно выложит, как и в чем ты виноват; но зато поправит выжженный на плечах твоих халат.

Но зато позволит нежиться на кровати день-деньской, и полна морскою свежестью, не тоскою городской.

9.08.86

Пицунда

ДИАЛОГ

Говорила о новой работе, как сменить сапоги и пальто; а мне слышалось: "Кто ты мне?", "Кто ты?",

"Неужели друг другу никто?".

Был пейзаж за окном безотраден.

Моросил затянувшийся дождь.

От незримых царапин и ссадин сердце слабое кинуло в дрожь.

Но выгравшись в сюжет диалога, я острил, что зима не страшна, что не вижу достойней предлога, чем укрытые снегом дома.

Ледяная колючая сказка нам милей, чем осенняя пыль.

Даже ветра случайная ласка подымает алмазную пыль.

Если только не думать при этом о квартплате, еде и тепле; если жить, словно малые дети на бездумно-волшебной земле.

Но прорех ещё жизненных много, и заботами полнится дом; и врывается в ткань диалога нескончаемый дождь за окном.

19.10.86

Кто-то, кажется, Кафка, сказал о том, что повторялось тысячекратно: человек потерян в себе самом безвозвратно.

Но ведь можно построить себя, как дом, если нравственно ты не калека...

Человек потерян в себе самом, важно найти в себе человека.

21.10.86

АРТЕФАКТ

Незабываемы практические занятия по анатомии: все мы, первокурсники, что-то препарировали, тщательно выделяя каждый нерв, каждый сосудик, каждое мышечное волоконце...

И вдруг резкий голос педагога

( чуть ли не Бога) возвещал: "Артефакт!" ( т.е. игра природы, ошибка природы; то, чего быть не должно, но изредка случается).

Поэзия - артефакт реальности, зыбкая игра воображения, и все-таки она существует, поэзия!

21.10.86

Ты, помнится, меня спросил о жизни, явно, между прочим.

Своим распределеньем сил ты был, конечно, озабочен.

Ты продолжал свой марафон.

Бежал. Подпрыгивал, как мячик.

Что я? Всего лишь общий фон.

Обыкновенный неудачник.

А как живу? Да все пишу.

То громче кажется, то тише.

Спрессовываю жизнь свою в упругие четверостишья.

24.12.86

1987 год

КАК БАБОЧКА

Неумолим к мечтам возможностей предел.

Не помню, кто сказал про пальцы брадобрея...

Я прожил эту жизнь не так, как я хотел.

Пусть к дочери судьба окажется добрее.

Уходит день и час, и не остановить мгновенья, и нельзя надеяться на случай.

Сердца соединить едва ли сможет нить взаимности простой, когда ты невезучий.

К тому ж узка стезя, я пробовал, друзья, пролезть бочком в ушко, да только застреваю...

Кто муж, а не дитя, тот знает, что нельзя, раздваиваясь, жить, любовь в себе скрывая.

Двойное бытие прекрасно на словах.

Как радуга зимой слепит двойное зренье.

Но бедная любовь тотчас потерпит крах, не выдержав тоски двойного притяженья.

Я локон отверну, как кокон разверну...

Знакомое лицо, как бабочка, взовьется...

Я верю, что ещё сумею и верну на крылышки пыльцу с волшебной позолотцей...

21.01.87

ЕЩЕ

Прекрасно юное Еще, когда, не зная правил, ещё под небосвод плечо бездумно не подставил.

Когда по радуге гулял бездомно и бездымно, когда души не оголял и рифмовал невинно.

Еще я водки не распил с очередным иудой, ещё не пущен на распыл был гений в пересудах.

Я как в колодец загляну в расплесканную юность.

Я полететь готов ко дну, лишь бы мечта плеснулась.

О, где ты, давнее Еще, где кулаки не сбиты, где дышат в спину горячо вчерашние обиды.

Я меньше сделал, чем хотел, чем мог, замечу гордо, когда б не цепь бездушных тел и ханжеские морды.

И все же звонкое Еще не растерял я в склоках.

Оно, раскручено пращей, ещё взлетит высоко.

Еще не заблужусь в лесу привычек, впрямь не промах, вновь ворох песен принесу, как в мае цветь черемух.

Так славься, зрелое Еще, когда противу правил под небосвод свое плечо ты радостно подставил.

З.02.86

Мне пишется не в кабинете среди разостланных бумаг, а на закате и рассвете лишь на ходу, где весел шаг.

В метро, в трамвае, в электричке, где жизнь сама против длиннот.

Пишу порой огрызком спички на коробке, а не в блокнот.

Мне дышится не углекислым коктейлем; нужен ли резон, чтобы вобрать в стихи и в мысли грозой процеженный озон?!

В лесу, на поле и у речки, а не среди зеркальных зал я подобрал свои словечки, на нитку ритма нанизал.

3.02.86

Жизнь, ты спроси про мои три заповедных желанья...

В детстве хотелось любви.

В юности - просто вниманья.

Зрелость наморщила лоб.

Видно, боится прогаду.

Белый некрашеный гроб стал почему-то в усладу.

Если же, впрочем, сожгут - пепел пусть сразу развеют...

Столько обиженных ждут там, где и молвить не смею.

Вот что снедает меня.

Вовсе не жажда признанья.

Только б частицей огня в общее кануть сиянье.

3.02.87

В ИРКУТСКОМ МУЗЕЕ. ГОДЫ СПУСТЯ

В Иркутском музее совсем малолюдно.

Здесь не был лет десять, вот встретились вновь.