Виктор Широков - Вавилонская яма

- Что ж, вот на твои похороны, может быть, и приду. И даже на цветы разорюсь. А писать опровержение не буду. Что я, дура, что ли? И потом Ебелев (такая "говорящая" фамилия была у её любовника-составителя) меня не поймет, к тому же ему уже гонорар заплатили...

Очередная игра была сыграна, итог очевиден. Оставалось выбрать род нового занятия. Я больше не мог себе представить необходимость жить однообразной повседневной службой литературного чиновника с кривозеркальными правилами начальства для себя и для подчиненных с постоянной мыслью о маленьком заработке и недостаточном куске хлеба. Кто знает, может быть, я ещё не раз позавидую своей сводной сестре Тане, стоматологу, и её мужу, полковнику-пенсионеру, а сейчас вольнонаемному анестезиологу в военном госпитале на Западной Украине или, скажем, столичному мелкому литератору Наташевичу, который, несмотря на всевозможные зарубежные гранты и премии, когда его основательно прижало, пошел преподавателем истории сразу в две частные школы для детей "новых русских" аж на целых два дня в неделю, продолжая, впрочем, сочинять компилятивные романы о жизни фараонов и гонениях на жидов в Древней Руси.

Когда-то я мечтал о необыкновенной известности, был твердо уверен, что стану хорошим врачом и писателем, и хотя кое-что сбылось, но в основном мечты мои так и остались мечтами. В школе я учился скорее по инерции, плыл по течению, мне никто не привил умения добиваться конкретной цели. Способности мои, в основном, к математике и литературе развивались скачкообразно и нецеленаправленно. Наверное, снова прямо по Чехову, следовало бы мне заняться физическим трудом, реализуясь в качестве подсобного рабочего, землекопа или грузчика, но я был вообще не приучен к работе руками и не мог найти в себе силы придти к простому труду.

Жил я в то время на Загородном шоссе. Сухая асфальтовая лента разделяла собой два столичных района, возникшие в результате последнего административного деления. Но все равно это был один и тот же "спальный" район столицы. Здесь почти ничего не менялось с течением времени. Тупой и однообразный порядок, как раз и навсегда заведенный часовой механизм, составлял основу жизнедеятельности его обитателей. Каждая смена времен года приводила к одним и тем же результатам. Жара сменялась холодом, а прохлада теплом, не меняя ничего в личной жизни горожан. Снег смывался дождем, а дождь переходил в снег порой ещё в процессе падения. Повтор был принципом, и население воспроизводилось с той же последовательностью: матери - тупые животные, в юности бляди и телезрительницы после тридцати, отцы - ещё более тупые животные, драчуны и алкоголики в юности, просто алкаши после тридцати. Правда, в последнее время молодежь стала баловаться наркотиками, все сильнее и охотнее отдаваясь этой пагубной страсти.

Я не знал никого из живущих по соседству, даже те, с кем иногда раскланивался по-соседски, были мне практически неизвестны, я не знал, как их зовут, кем они работают, на каком этаже проживают. У меня не было настоящих друзей, только редкие случайные собутыльники и придирчивые милиционеры. Несколько раз я попадал в вытрезвители и даже начал уверенно ориентироваться в этих странных медицинских учреждениях. Меня перестали смущать неожиданные водные процедуры и наклейки с порядковым номером, налепленные наспех на трусы, как торговая марка на банановую кожуру.

В окружающих домах непрерывно играли патефоны, магнитофоны, плейеры и телевизоры. Когда темнело или, наоборот, светало, природолюбивые соседи выходили со своими питомцами, в основном, с собаками. Они шли всегда по привычному известному только им маршруту, и я тоже прокладывал свою тропку, у меня тоже всегда водилась собака: керри блю-терьер или коккер-спаниэль, притом что я всегда мечтал о таксе, но мне её не позволяли завести ни жена, ни дочь, чьи вкусы были определяющими. А собаку надо было кормить, равно как и дочь, как и жену, которая, впрочем, всегда упрекала меня, что находится на самообеспечении.

Сестра моя, Таня, на пять лет моложе меня. Всегда на пять лет. Сейчас она живет в сопредельном государстве. Сын её, мой племянник, тезка своего отца, совсем охохлячился. Происходя от русских родителей, родился он в Бердичеве, впитал его чесночный аромат и считает себя настоящим украинцем, является националистом по духу и даже вступил в УНА-УНСО, старательно говорит на смешном для меня, уродливом языке наподобие эсперанто и хочет непременно жениться на дочери львовского профессора, который до нервного исступления ненавидит москалей. Так вот, сестра всю свою жизнь считает меня подпольным миллионером, а все мои бесконечные работы - просто фикцией, очередным прикрытием и поэтому ей все равно, работаю я или нет. Мать она поэтому не поддерживает и также как и я бесконечно боится, что придется поддерживать её в глубокой старости и съезжаться.

Что ж, я немного потерял, уйдя из издательства и почти не хандрил. Зато жена сразу начала твердить и нудеть:

- Хватит бездельничать. Иди работать. Хоть корректором, а то - хочешь, я поговорю с Ниной, директором моей бывшей школы и она возьмет тебя дворником. Михаил, очнись, о чем ты думаешь? Подумай о себе. Ты ещё молод! Не хочешь подумать о себе, подумай о нас с дочерью. Ей ещё учиться и учиться. И потом тебе нужно уже заботиться о пенсии, а с каких шишей ты хочешь её начислять?

Я сдался. Я действительно подумал, что идея работать дворником школы мне ни разу не приходила в голову и следует подумать о реализации этой прекрасной идеи, что и немедленно выразил вслух.

Маша радостно улыбнулась сквозь беспричинно навернувшиеся слезы, поцеловала меня в лоб, поднявшись на цыпочки, и продолжая плакать, ушла на кухню резать лук и жарить мясо на ужин, а я взял собаку и ушел гулять.

II

Дочери моей действительно ещё предстояло учиться и учиться, хотя она уже и была замужем. Муж её, Яков Моисеевич Аронсон, работал младшим юристом в частной фирме, регистрируя "под ключ" малые предприятия, заверяя у нотариуса различные документы и одновременно тоже учился в платном университете на высококлассного специалиста, в чем я имел глубокие сомнения. Был он младшим ребенком в семье. Старший его брат, Матвей, был тоже давно женат, имел двух прелестных дочек и жену-домохозяйку, полную тезку моей дочери. Он работал художественным маклером, перепродавал живопись и графику, старинную бронзу и другие аналогичные раритеты.

Их отец, Аронсон-старший, был в свою очередь младшим братом академика-электронщика Евгения Григорьевича Аронсона, женатого сейчас третьим браком на дикторе ОРТ Виолетте Лучинской, после того как предыдущая жена изменила ему с полным составом футбольной команды, включая трех запасных игроков. А дед моего зятя по отцовской линии был первым советским консулом в Мексике, вызван Сталиным после убийства Троцкого и расстрелян в Лефортове в день возвращения без суда и следствия. Его жена, великая и несравненная Урсула Генриховна Аронсон (в девичестве Фогельвейде) дружила с вдовой Мандельштама и Мариной Цветаевой, привечала юных Евтушенко и Вознесенского, одним словом, держала настоящий литературный салон шестидесятых, проведя до этого в ГУЛаге пятнадцать лет, считая и срок поселения, сама писала вполне терпимые стихи, переводила с испанского, печаталась в "Континенте", ничего не боялась, кроме повторного замужества, дожила до перестройки и получила престижную международную премию Сан-Микеле за личный вклад в гуманизм и дружбу между народами, которую передала полностью в фонд "Анти-Спид", что смертельно перессорило редакцию популярного перестроечного журнала "Кресало" и в конечном счете привело к полному исчезновению фонда вместе с вкладами и пожертвованиями и падению тиража журнала в сто раз, что низвело его на уровень заводской многотиражки.