Вячеслав Шишков - Пейпус-озеро

Юноша нахмурил брови:

- Нет, очень рад... Но вы мне не сказали про вашу сестру.

- Ах, про Нину? - девушка тоже сдвинула брови, но сразу же захохотала неестественно и зло. - Нина в Юрьеве. Слушает какие-то курсы. По философии или педагогике, вообще - прозу... - Она замолкла, отхлебнула чай, вздохнула. Ее лицо было утомлено, помято, под глазами неспокойные тени. - Нет, не такое время теперь, Колечка, чтоб прозой заниматься. Надо жить! Сегодня жив, а завтра тебя не стало.

- Но в чем же жизнь? - с болью и страданием спросил Николай.

- Оставьте, бросьте! - замахала на него девушка. - Философия не к лицу вам. А вот в чем: музыка, веселые лица, смех, поцелуи. Вон - ваши солдатики толстушку под руки ведут.

Мимо них, в горячем споре, разнузданном смехе и пыхтенье, грязно протопала - гнулись половицы - тройка. Кравчук и Масленников волокли жирную полосатую эстонку к выходу. Эстонка, вырываясь, задорно хохотала и поворачивала запрокинутую голову то к одному, то к другому кавалеру.

- Какой упрям русски... Какой нетерпений!

- Пожалте, так сказать... Вот ваша шубка, не угодно ли! - И троица скрылась за дверью.

Рыжий эстонец в зеленой куртке, враз оборвав пляс, сунул трубку в карман и, блеснув глазами, сипло закричал:

- Ах, са куррат. Жену уводиль! Эй!.. Вийсид найзе! Тулерутту... - он выхватил нож, мстяще взмахнул им и побежал к выходу, ругаясь.

За ним топоча, как кони, эстонская молодежь.

- Убьют, - и Николай Ребров вскочил.

- Кого?

- Масленникова... Но что же мне делать?

- Ребята! Наших бьют!.. - кто-то крикнул с улицы, и русская матерная ругань прокатилась по буфету, как густая вонючая смола. И словно по команде, из буфета и зала, открывая двери лбами, помчались мимо юноши серые шинели.

А там, за стенами, на снегу, под лунным светом, уже зачиналась свалка. Юркие эстонцы кричали пронзительно, взмахивали руками нервно, быстро, с прискочкой, солдаты же работали кулаками, как тараном, метко, хлестко, основательно, и все крыли русским матом.

Меж деревьями пурхался в сугробах с ножом в руках, рыжий длинноволосый эст:

- Держи его! Держи, твой мать!!. - визжал и ляскал он зубами.

Его помутившийся взор, взвинченный ревностью и шнапсом, видел перед собой двух бегущих солдат с женой, но впереди были: сосны, густые по голубому снегу тени, ночь.

Звенели стекла парадных дверей: дзинь - и в дребезги. Трещали запоры, стоял сплошной рев и давка: солдаты рвались из дома на помощь к своим, но стена эстонцев остервенело напирала с улицы:

- Насад!.. Насад!.. - Поршень упруго вдавился внутрь, и кучка солдат, окруженная густой толпой, приперта к стене, в буфете.

- Варя! Варя! - тщетно взывал Николай Ребров: его голос тонул в общем гаме.

На буфетную стойку, на окна вскочили молодые эстонцы в шляпах, пальто, калошах. Надорванной глоткой, потрясая кулаками, они бросали в толпу буянов призывы к порядку. Их бледные лица, исхлестанные гримасой гнева, были страшны, вскулаченные руки вот-вот оторвутся от плеч и заткнут орущие пасти. Но их никто не видел и не слышал: разгульный дебош клокотал и ширился, как лесной пожар.

Между стеной эстонцев и солдатами лежало небольшое пространство, и опасно было схватиться с русскими в рукопашную: раз'яренный вид солдат свиреп и лют, как у всплывших на дыбы медведей, в их захмелевших отчаянных руках сверкали ножи, угрожающе покачивали об откуда-то взявшиеся дубинки и массивные ножки от столов.

- А, ну, подойди, чухна! Много ль вас на фунт идет?!

- Не замай, картофельна республика! Брюхо вспорем!

- Чухны! Клячи! Полуверцы!!

И в ответ разрывались руганью сотни широких ртов, чрез толпу летели стулья и с треском грохались в стену, над головами приседавших солдат. Но кольцо все сжималось и сжималось, общий рев нарастал, передние ряды эстонцев, подпираемые сзади, ощетинили кулаки, как дикообраз иглы, скуластые лица их корчились от оскорблений и мужичьих плевков, звериное чувство кровью зажгло глаза, упруго согнуло колени, спины, вытянуло шеи, напрягло каждый нерв и мускул для последнего алчного прыжка. Еще маленько, какой-нибудь крик, какой-нибудь жест и...

И вот со свистом пронеслась по воздуху пивная бутылка и прямо солдату в лоб.

- Урра!!. - и все заклубилось лешевым клубком.

- Бей их!.. Режь!..

Но в этот миг, когда клинки ножей убийственно сверкнули - вдруг неожиданно грянули громом, один за другим, три выстрела. И как ушат ледяной воды на сумасшедших - свалка замерла. И на виду у всех высоко поднялся над толпой детина-солдат. Он взгромоздился на стол серой бесформенной массой, как гора.

- А-а, едри вашу, черти!.. - с торжествующей угрозой зарычал он, как стоголовый лев.

Он был огромен, страшен, лохмат, словно таежный леший. Таких людей за границей нет. Неуклюжие, как салазки, вдрызг изношенные валенки, длинный, вывороченный вверх шерстью косматый тулуп, и рыжая, такая же косматая, с прилипшей соломой папаха, из-под которой выпирали меднокрасные подушки щек, круглый, как колено, подбородок и небывалые усищи, похожие на воловьи, загнутые вниз, рога. Большие, навыкате, глаза дерзко издевались над толпой, он чувствовал себя, как деревенский колдун средь темных баб, у которых страх отнял язык и разум.

Все это произошло в короткий миг, и мгновенное оцепенение толпы вдруг разразилось буйными криками:

- У него пюсс! Оружие! Вялья! Вялья! Долой его!.. Веди к офицеру!..

А сзади кричали русские:

- Чуланов! Стреляй их, сволочей!.. Стреляй!!.

Верзила грохнул еще два раза из револьвера в потолок. Толпа, топоча каблуками, шумно откинулась прочь.

- А-а, не вкусно?! - хохотом заржал Чуланов и раскатисто рявкнул: Эй, наши!.. Убегай!.. Сей минут от ихнего дома и от всей чухны один дрызг останется!.. - В его руках высоко вскинутых над головою, смертоносно закруглились две большие бомбы. Толпа оцепенела, - помид... помид! - вросла в пол, и онемевшие взоры влипли в бомбы, как в магнит. От бомб струился смертный холод и какая-то неиз'яснимая роковая власть. - Молись, чухна, богу!.. Эх, и мне не жить... Прощай, белый свет! - Верзила, пыхтя и ворочая бычьими глазами, сунул из правой руки бомбу за пазуху, перекрестился. - Пропадать, так пропадать, - быстро схватил обе бомбы в руки, подпрыгнул и...

По залу пронесся многоголосый вопль ужаса и, давя друг друга, толпа в ослепшем страхе бросилась к окнам и дверям. Треск, звяканье, неистовые крики женщин, вой мужчин... Взрыв бомбы слышали немногие, только те, которые упали в обморок. Слышала его и Варя: грохот, ослепительный огонь и тьма.

Верзила Чуланов еще не успел сползти со стола, как зал был пуст. Он зашагал вперевалку к буфету, заглянул вниз, куда были спрятаны закуски и, пошарив рукой, ущупал чей-то большой и холодный, как у собаки, нос.

- Вылезай, чего лежишь, - прохрипел он сдавленно.