Вячеслав Шишков - Пейпус-озеро

- Звать Иван... С белыми не пожелал, дай бог. Не пожелал... Да... Слышь, старуха!.. Ребята-то устали, поди есть хотят... Дай-ка молочка... Хлеба-то нету...

- Нету, нету у нас хлеба-то... Давно нету... Ох, горе, горе... Ужо я молочка, да картошечки...

Николай пялил слипавшиеся глаза и поклевывал. В избе жарко, как в бане: разморило, бросало в сон.

- Иди, кормилец, посбирай, - проговорил старик Егорову. - Авось подадут хлебца-то. Тут есть, которые справные хрестьяне... Ничего, тебе подадут... И мы с старухой пожуем... Иди, милый... - Егоров ушел. Дед скрипел: - А коровка у нас есть, это верно. Отелилась... Да, да. Бычишку принесла, а надо бы телку. Это верно... Что ты будешь делать? А коня Юденич слопал... Нету лошадушки, безлошадные мы... Это верно. В камитетской бедноте... Плохая жизнь по Руси пошла, плохая. Наказал господь... Да. Все сулят лучше. И Ванька из Красной армии пишет: жди, отец, улучшенья... А плохо же, плохо кругом. Не глядели бы глазыньки мои...

Николай, как в люльке, и кто-то сказку говорит. Он открывает глаза, любопытно окидывает деда взглядом, шепчет:

- Наших трое на озере остались. Не было силы итти...

- Старуха, слышь?! - скрипит дед. - Еще трое... - и крестится. - Со святыми упокой... Как звать-то? С святыми упокой рабов божьих...

А нянькина сказка журчит опять.

- Ой, ой, - говорит старуха. - Это их душеньки, стало, прилетали сей ночи... Три раз в окошко по стеклышку, как птичка крылом, трепыхала... Встанем, поглядим со стариком: нет никого, темень, хвиль-метель.

- Дедушка, сделай милость, поезжай... Живы они, - еле ворочал языком Николай.

- Где живы!.. Мороз такой... А ладно, ужо к крестнику схожу... Крестник у меня, Панфил Кольцов... А я-то Никита Рыбников буду... да, да. Это верно. Ужо, схожу. Он с'ездит... Недалеко, говоришь? Ох и загинуло вашего брата, беглецов... Тыщи, тыщи. Не приведи, господь.

Полусонный Николай Ребров жадно ел и пил: хлеб, молоко, соленые прокисшие огурцы, картошку. Чем больше ел, тем сильней наваливался сон.

- Кусай, чего же ты! - кажется, Егоров, его голос, его смех.

И Лука сидит, и дед.

Николай очнулся, откусил засунутый в рот кусок, пожевал и - куда-то все исчезло.

* * *

Все четверо проснулись, как один. Лежали на полу, на сене. Толстолобый кот, мурлыкая, переходил от одного к другому и с родственным гостеприимством терся о щеки беглецов. Николай поднялся. Утро. Старуха топит печь. Старик истово молится перед образом, шепча молитву и почесывая из'еденный клопами зад.

- Вот так штука. Никак целые сутки спали, - потянулся Николай.

- Сутки? - заулыбался дед. - Нет прибавь, - перекрестился он и поклонился в землю. - Третьего дня легли...

- Ловко, - сказал Лука. - Выходит, двое суток?

Илюшин засмеялся и дернул кота за хвост.

- Так и есть - двое суток. А Панфил гонял верхом на озеро... крестник-то мой, Панфил Кольцов, это верно... Того же утра гонял... Ку-да! Нешто сыщешь? Туман... Такой ли туманище, как молоко. Третьи сутки туман. Что ты будешь делать.

Сердце Николая заскребли когтями. Он встал, попросил у деда зипун и вышел на берег. Густой туман стоял в деревне и в лесу. И все Пейпус-озеро закутано туманом. Николай прислонился спиной к сосне и тяжко задышал. Пред ним поплыла вся жизнь в Эстонии: генерал, Варя, сестра Мария, поручик Баранов. Какая мучительная комедия, какая пустота! Не сон ли это? Может быть, сон и Пейпус-озеро, и туман, и дед, - все сон? Нет. Он опять в родных лесах, вот он спрашивает свое сердце, пытается прочесть грядущую свою судьбу, - ведь круг юных дней его завершен, концы сомкнулись, и от этой грани, из этих береговых туманов он должен твердо вступить на крестный путь, может быть, похожий на стезю к Голгофе. Горб опыта и мертвящая пустота минувших дней лишь открыла ему глаза на прошлое, но чья рука поведет его на простор новой жизни, новых человеческих взаимоотношений? А вдруг и там такой же седой туман, как здесь?

И, как отбившийся от стаи лебедь, он вдруг почувствовал в тумане своего сердца призывный клич. Дрожащими руками он выхватил из записной, уцелевшей книжки письмо поручика Баранова и жадно, залпом перечел его. Да, да... Вот по какой стезе он должен направить свой полет.

Николай медленно сложил письмо, уставился долгим взглядом в снег. Большие мысли не всплывали в утомленном взбаламученном мозгу, сердце юноши в тумане, и голову обносил туман. Сердце ныло о другом. И прежде всего...

- Сидоров, прощай!!

"Про-а-а-а-й!" - откликнулся туман и лес.