Евгений Шкловский - Заложники (Рассказы)

И действительно она была рядом, почти рядом, он снова крикнул, срываясь на хрип: "плы-ви!", но на нее подействовало, привело в чувство. Она задвигала руками, задергалась, то погружаясь, то вновь выныривая, но он уже был близко...

Минута была благоприятная, счастливая была минута: море на мгновенье как будто приутихло, набирая где-то вдалеке новую тяжкую силу, словно разгоняясь, не воспользуйся они, тогда точно - утянет, добьет!

Они поняли.

И не забыть ему было ее отчаянного, больного, какого-то истерзанного взгляда, с мольбой обращенного то ли к нему, то ли вообще.

Потом они лежали навзничь на песке, бездыханно, не исключено, что почти без сознания. Он первый пришел в себя, приподнял голову, необычно ярко ощущая свет, который прямо-таки резал, впивался в глаза, а она все так же лежала - как упала, только спина ее мелко вздрагивала.

Он осторожно коснулся ее плеча, ласково погладил, успокаивая, отчего дрожь только усилилась, все тело ее теперь содрогалось, а из-под закрывавших лицо рук прорвался тоненький, будто птичий, писк.

Он гладил ее по спине: не надо, ну что ты, не надо, все в порядке, все хорошо, ничего не случилось... перестань, говорил он, перестань, и понимал, что вовсе ей не нужно переставать, но повторял и повторял, как заведенный.

Они еще долго так лежали, а море шумело и шумело, и волны подкатывались к самым ногам...

Кончался медовый месяц. Скоро им было уезжать.

СТРАШНЫЙ СУД

...Коробки, мешки, тюки, перевязанные стопки книг, затоптанные пожелтевшие газеты и листки исписанной бумаги на полу - разгром и переполох, как после нашествия. Не узнать квартиры.

- Честно говоря, не думал даже, что столько барахла наберется, бормотал Ларин, проводя Виталия на кухню, единственное место, куда еще пока по-настоящему не перекинулся пожар сборов, - откуда столько, не понимаю, вроде и не приобретали ничего особенно. Так живешь - вроде незаметно, как будто ничего лишнего, а вот сдвинулось и сразу все повылезало, не знаю, что делать. И везти столько не хочется, и оставлять жаль, все нужное...

Привычная ларинская интеллигентская скороговорка с трепещущей под ней, подобно накрытой тканью птице, усмешкой сейчас явно выдавала его смущение, это Виталий сразу почувствовал, едва увидел Ларина. Они давно не виделись, больше месяца, наверно, с тех пор, как Виталия прихватило. Он моментально уловил смущение Ларина, тот до его прихода, видимо, как раз упаковывался: рукава ковбойки засучены, сильные руки с широкими крепкими запястьями настоящего хирурга руки. Ларин тренировался ежедневно - гири, эспандер, по пятьдесят раз отжимался от пола, с пятиминутным интервалом. Крепкий мужик. Говорил: глаза и руки для хирурга - все, разумеется, помимо знания и интуиции. Но с этим у него тоже было в порядке. Из Москвы и других городов, даже из-за границы к нему приезжали ассистировать, такой первоклассный спец был. Имя. В Москву звали, в Питер. Золотые горы сулили. Но Ларин он и был Ларин - отказывался. Мне, говорил, и здесь нравится, я здесь нужен, а то все в Москву да в Москву, центр, дескать, а ведь кто-то должен и в провинции тоже. Мы здесь свой центр создадим, так что к нам еще все стремиться будут.

Виталий любил эти душевные разговоры, под водочку, с самоварчиком, как положено, - а почему нет, именно в их городке и должен быть культурный центр, крупнейший в Подмосковье, древнейшая ведь земля, монастырь сохранился, церкви, музей есть. А природа? Одна монастырская дубрава чего стоит! А березовая роща у озера! Не хочешь в церковь - иди в березовую рощу и там молись божеской красоте и мудрости, такая там благодать! Простор везде какой, Господи, особенно если с монастырской башни глянуть, - дух захватывает! А фрески какие, иконы!.. Нет, не все еще спалили, кое-что осталось, вся российская славная история тут, у них, такой можно туристический комплекс отгрохать, что вся Европа, весь мир будут в гости к ним... Библиотеку открыть, настоящую, не такую, как сейчас, чтоб при ней просветительский центр, учителей привлечь, всю интеллигенцию, ведь поедут к ним, поедут... Жильем обеспечить. Сумели же больницу городскую построить другой такой в округе нет, сколько Ларин в нее сил и нервов вложил, ходил, ездил, пробивал. Можно же, значит!

Стоило им собраться, Ларину с Серебрянниковым, художником и тоже знаменитостью, может, даже большей, чем Ларин, еще разные умные люди, отец Александр, например, к которому на проповеди двже неверующие ходили, опять же из Москвы и отовсюду приезжали, вот какие личности!

Виталий заслушивался, открыв рот, столько ему в этих беседах открывалось, такие горизонты, а в окно ларинской квартиры глянешь - там купола золотятся, с ума сойти! Как будто и сто, и двести лет назад. Он им уже за то был благодарен, Ларину особенно, что пускали - его, простого студента медтехникума, что он им, спрашивается? Сидел как равный, хотя и помалкивал, только отвечал, когда спрашивали что-нибудь, про настроения молодежи или что... Виталий вспоминал эти вечера, как самое светлое в жизни, Ларин дружески похлопывал по плечу тяжелой, сильной рукой, так ведь и не подумаешь - с первого взгляда даже щуплым мог показаться: ничего, они еще заживут, они еще увидят их городок в расцвете и славе, Москва им будет завидовать, учиться у них будут, молодежь начнет к ним стекаться, люди хорошие, которым дорога культура, которые понимают, что без красоты, без истории человек - он что? Да ничто, пустое место, болотная топь с ядовитыми испарениями!..

Виталий радостно кивал: конечно, поедут, людям этого, как воздуха не хватает, он даже среди своих знакомых ребят видит, только если б еще с жильем получше, а то вон они с матерью который год на очереди, скоро потолок обвалится. Да разве они только?

Он им верил, этим людям, - Ларину, Серебрянникову, отцу Александру, да и как было не верить, и не потому, что их знал весь город, на улице здоровались или раскланивались, спешили пожать руку, провожали глазами... Виталий же, без всякого преувеличения, знал их лучше, он был д о п у- щ е н, п о с в я щ е н, можно сказать, иногда даже какая-то особая гордость закипала: вот он с кем...

Кому и верить, если не им?

Ну, а когда заварилась вся эта каша с полигоном, тут он уже просто необходим стал - сбегать, отнести, передать, отстукать на машинке или плакатным пером написать объявление, тут они были без него как без рук. Секретарь, связной, посыльный, на все руки мастер и на все согласен, ни от чего не отказывался... Двушек наменял полный карман и каждый час звонил Ларину из автоматов, не нужен ли? Не надо ли помочь? Горел, и если бы не эта проклятая болезнь...

Может, он свалился от этого - от переживаний. Врач, между прочим, считал, что у него действительно нервное, хотя началось с обыкновенного гриппа: горло, насморк, он даже внимания не обратил - до того ли, когда такие события разворачиваются? А потом вдруг пошло-поехало - целый месяц провалялся, хотели даже в больницу забрать, но они с матерью сразу решили, что ничего, сами справятся, ну ее, больницу, хотя Ларин предлагал к себе...