Виктор Шкловский - Письма внуку

23

10.10.1970

Ялта.

Дорогой Никиточка.

Я жив и здоров. У нас здесь было три дня бури, но волна бежала не на берег, а с берега. Море было черное, с белыми полосками вдали. Было холодно. Сейчас 15. Ветер стих. В саду доцветают розы, которые нельзя срезать и не надо.

Меня смотрел доктор: у меня нормальное давление, нет перебоев сердца, но я старый.

Это ясно даже при вскрытии паспорта.

Надо гулять, а я скоро устаю. Это уже не паспорт.

Больше всего мне хочется писать книги. Я это люблю (как тебя) и умею.

Ты скоро полюбишь работу, как только она даст хотя бы иллюзию открытия.

Сегодня 10 октября газеты не радуют.

Читай стихи, ходи на выставки, слушай музыку и занимайся наукой, если сейчас не собираешь картошку.

Дед Виктор.

Поцелуй маму. Ей надо принимать столовую ложку самоуверенности в день.

Поцелуй бабушку. Твой дядя Никита говорил: "наша ма

ма - лучший человек в мире".

24

23.10.1970

Ялта.

Твоё письмо, Никиточка, я получил.

Оно хорошее. Ты вошел в большое дело, в великий лес. Легкомысленно было бы сразу понять, что видишь. Работа осознается на подступах. Иногда, оглянувшись, не понимаешь, почему не всё сразу понял. Работа осознается в работе, в сопротивлениях. Она открывается, когда проходишь сквозь ущелье. Открывается в сопоставлениях.

Из 400 страниц книги1, вероятно, я уже написал 350 или 370. Сейчас она только начинает отчетливо открываться в дальних сопоставлениях. Они крепче, долговечней её и неожиданней.

Сейчас здесь тепло. Днем больше 20-ти. Леса редеют, расцвечиваясь, их новое разнообразие закрывает то, что они раздеваются на зимнюю ночь. Небо синё. Выступают краски стволов.

Люди как всегда стараются казаться оживленными и слишком часто сравнивают себя друг с другом. Сравнение хорошо тогда, когда оно бескорыстное, открытое существование качества, как бы вне вещи.

Целую тебя, дорогой. Не мучь себя сравнениями, сомне

ниями.

Утро вечера мудреней, а ночь мы не будем учитывать.

В меру здоров. Движения сломанной руки незаметно восстанавливаются.

Целую тебя, дружок.

Поцелуй маму, бабушку, Колю.

Если есть еще незанятый поцелуй, целуйся.

Завтра буду работать.

Виктор Шкловский, он же Дед, или Дбд.

23 октября 1970 года.

Ефиму привет.

1 "Эйзенштейн".

25

06-07.04.1971

Ялта.

Дорогой друг мой, Никиточка!

Вторник. Шестое апреля. 10 градусов тепла на улице. Вечер идет в ночь. В небе вылезли все гвозди звезд.

В Москве в издательстве лежит труд "Эйзенштейн", под этим словом будет написано мельче: книга современника. В пустой квартире у стола на невысокой полке лежит толстущая папка, в ней 400 страниц выбросов. Это не цензурные сокращения. Это результаты стилистической правки. Это выброски отступлений отвлечения, разговоры по поводу, широкая импровизация. Я не сплю, думая о сокращениях. Без этих 200 или 400 страниц книга стройней. Но ведь дерево тоже стройно. Может быть, выбросим старость.

Издательство возьмет страниц 200 или 300 еще. Но нужно перестраивать беспорядок в новую форму. Или нужно не отказываться от молодого изобретения импровизации, поэтической разбросанности стиля.

По паспорту знаю, что стар.

Но вот подошел ко мне Павел Нилин1. Сказал, звонил сын, спросил: "Кто у вас живет?" Перечислили фамилии, сказал "Шкловский". "Он с тобой разговаривает?" "Мы не находим время". "Постарайся, чтобы он с тобой разговаривал".

Сын - студент. У меня почти нет современников.

Поговорю с внуком. Я это могу устроить, у нас есть время.

Прими же нечто вроде защитительной речи и исповеди.

7 апреля 1971 года.

Утро. Тепло. Занимался гимнастикой. Продолжаю.

Перед отъездом из ЦГАЛИ принесли мне груду бумаги из старого моего (Люсиного) архива. Это хвосты сценариев и статей. В общем плохо. Никогда не пишешь всё хорошо. Бывают отливы и приливы. Для приливов надо менять темы и книги, работать над новым материалом. Меня не печатали (книги), надо было жить. Писал всё, что печатали. Повторялся, но беря по-новому материал. Начал печататься с 1908 года (журнал "Весна"). Писал очень плохо и под влиянием Оскара Уайлда. Он был интересен (но кокетлив) в жизни и притворялся в литературе гениальным. Потом напечатался в 1914 году ("Свинцовый жребий" и "Воскрешение Слова"), в 1916 напечатал в журнале "Голос жизни" (дрянной журнал) статью, развил её в утренней газете "Биржевые ведомости" (там был редактором Аким Волынский2). Прошло 55 лет. Эту статью "Искусство как прием" перепечатывают и просто и в переводах с параллельным русским текстом. В 1919 году (сборник "Поэтика") я был вождем "Опояза" и автором хороших книг. Поняты они были только у нас (но у нас вскоре был РАП (кажется одно "п")3, и до него "Пролеткульт"). На Западе книгу не поняли. Друзья, уехавшие на Запад, её тогда не перепечатали, хотя бы фотографическим путем. Начался структурализм. "Опояз" был воскрешен у нас и понят на Западе 10 или 12 лет назад. Это первая русская теория, охватившая или охватывающая мир. У нас понят простым "остранением", но не понят как искусство повторять, не повторяясь. Они (как и Запад) не понимают сходство несходного.

Дед.

Продолжение буду писать завтра.

1 Павел Филиппович Н и л и н (1908-1981), писатель.

2 Аким В о л ы н с к и й (Аким Львович Флекснер; 1863

1926) - литературный критик, искусствовед.

3 Имеется в виду РАПП - Российская ассоциация пролетарских писателей.

25

08.04.1971

Ялта.

Дорогой друг Никиточка.

8 апреля.

Утро. Ветер. На левой румбе (горе) цветут персики. Море с волнами. Они косят в сторону Севастополя.

Продолжаю обзор литературной жизни моей для внука.

Побывал в Германии, больше, чем на год. Помню апрель в Берлине. Цветущие ветви яблони в ведрах на рынке. Написал "Zoo" и "Сентиментальное путешествие" (вторую часть). Это тоже теория прозы.

Издал с маркой "Опояза" книгу главную Романа Якобсона1.

Вернулся домой. Не печатали. Взяли редактировать тонкий журнал. Писал разное и горькую книгу "Третья фабрика". К этому времени хорошо работал Юрий Тынянов, теоретик и романист. Я не очень люблю его романы. Его герои (хорошо, что он не монологичен) толкают друг друга и многословны.

Пошел в кино. Начал сильно с Кулешовым2 и молодым Роомом3. Написал книгу "Материал и стиль "Войны и мира"". Не такую плохую, но испуганную.

Начал заниматься историей лубочной литературы. Две книги. Время шло.

Родились Никита и Варя.

Милые ребята. Ты похож на них. Ты имеешь общую бабушку и дедушку. Вас воспитала Люся. Вы хорошего урожая. Тебя я люблю и за маму, и за дядю и за тебя, дорогой.

Мне скоро будет 80 лет (через 2 года). Уже десять лет я снова занялся теорией. Умру признанным и у нас. Сейчас мешает характер и презрение людей к тому, что только и может называться литературой. Всего не напишешь. За последние годы ты сам видишь меня. Почему я пишу тебе. Я люблю тебя, дружок. Не пропусти жизнь. Поверь первой удаче. У твоего отца Ефима была первая большая удача. Он ей не поверил и не принял её как праздник. Лазер прошел косо, мимо него4.