Андрей Лебедев - Кедря и Карась

Пять минут в ординаторской происходила раздирающе томительная суета, и в результате, на клеенчатом столе появились больничные стаканчики с делениями, заветная скляночка с неразведанным и несколько плиток гематогена, «на закуску».

После второй, все дружно закурили и молча погрузились в созерцание. На душе у каждого офицера в этот момент было удивительно легко и не было ничего вокруг — ни грязных узбеков, ни строгого и дурного начальства в штабе, ни опостылевшей зануды супружницы в казенной квартире — ничего! Существовал один только кайф.

Блаженную тишину прервал звонок.

Что? Пробу снять? В журнале расписаться? Передай своему начальнику столовой, пусть пришлет сюда бойца с журналом и пускай боец прихватит похавать чего-нибудь.

Ромашин с раздражением бросил трубку.

Там пойдешь снимешь пробу из общего котла и к вечеру Богу dsxs отдашь.

И чем этот Радченко солдат кормит, едри его!

Да киздят все. Что сами, а что начальству, вот сейчас Буксман из бригады приедет — ему ящик тушенки и ящик сгущенки в обратную дорогу подарят.

Ладно, посидели, пойдем, Андрэйчик. Надо в штабе еще до обеда глаза помозолить, а после хавки, я к тебе в общежитие поспать пойду.

Пошли, Виктор Петрович, милости просим, наш дом, как говорится, Ваш дом.

Кедря и Андрейчик, разгоряченные выпитым, запахивая шинели вышли на улицу, а цвет батальонной эскулапии остался в ординаторской, терзаемый мыслью как расколоть строгого начальника аптеки еще на триста неразбавленного.

Прапорщик Щербина — батальонный секретчик, для своих пятидесяти лет выглядел молодцом. И это при всем при том, что и не слыхивал никогда об омолаживающих диетах, гимнастике йогов и беге трусцой, а если бы и слыхивал, то все равно предпочел бы этой «херовине» ридный традиционный набор из борща, сала и горилки с беломорканалом. Прапорщик Щербина всею сутью — крепким телом и благородной душой своею уверен, что настоящий мужчина, если он не калека или инвалид, должен служить в армии или на худой конец в милиции. Настоящий мужчина по глубокому его убеждению, должен много пить, обязательно курить, жрать сало и непременно в большом количестве трахать толстых сисястых баб. С наступлением возрастного полового бессилия, считает прапорщик Щербина, — жизнь кончается, а если, не дай Бог, к этому добавится болезнь, при которой врачи запрещают спиртное — это и вовсе означает социальную смерть. «Это бесполезный человек», — говорит Щербина про своего знакомого, который по причине язвы не пьет вина. «Если у мужика не стоит, его надо убивать», — глубокомысленно рассуждает он попыхивая папиросой.

Завидев по утру трусящих вокруг стадиона спортсменов, Щербина обязательно произнесет любимую сентенцию: «Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет». Собственно вся его жизненная философия этим и ограничивается, хотя «пофилософствовать» вообще, Щербина очень любит. Замаслив глаз стаканом вина, в хорошей компании товарищей по службе, прапорщик с удовольствием рассуждает о том, какие сорта спиртных напитков можно употреблять при язве двенадцатиперстной кишки, о том, как его сосед Митрофан Фомич вылечил рак желудка простым денатуратом — на срам всей медицине, о том, как в позапрошлом году капитан Кедря в пьяном виде во время учений попался генералу Брылову и конечно, же о том, как хорошо служить на Украине — какие там необычайно сисястые бабы, вкусное сало и крепкий самогон!

Щербина с неизменной папиросой в зубах неторопливо вошел в комнату техчасти и, присев на край стола, стал капризно ждать, когда его станут потрошить расспросами. Все бригадные, корпусные и армейские новости идут через «секретку» и являются своеобразным капиталом Щербины, которым он умело пользуется с целью снискать внимание приятных людей.

Какие новости товарищ прапорщик? — первым не выдерживает o`sg{ Валера Андрейчик. Щербина щурится, дымит папиросой и не торопится вываливать весь капитал разом.

Буксман в понедельник приезжает.

Новость эта производит сильное впечатление. Полковник Буксман — начальник штаба бригады, это гроза и стихийное бедствие — это лавина в горах и цунами на море вместе взятые. Горе нерадивому офицеру попасться Буксману на глаза, когда у того плохое настроение. А так как, по мнению начштаба, хороших офицеров в нашей бригаде кроме него самого — нет, то лучше всего встреч с ним, по возможности, избегать.

Буксман может задать любой неожиданный вопрос, требуя на него точного и правдивого ответа. Валера снова с ужасом вспомнил, как осенью полковник неожиданно заявился в техчасть и поинтересовался данными о местонахождении всех комплектующих мостового парка. На кой хрен сдалась ему эта информация, понять совершенно невозможно, но на то и Буксман, чтобы ждать от него какого-нибудь подвоха. Тогда, в октябре, на путанный доклад Валеры, полковник потребовал всю документацию мостового оборудования. Андрейчик отчетливо вспомнил свое тогдашнее состояние — онемение конечностей, липкая от пота спина, слабость в коленях и одно лишь желание, чтобы мука эта скорее кончилась.

Буксман тогда пучил глазищи, хмурил брови и переходил то на дикий крик, то на змеиный шепот. Тогда Валера отделался, в общемто, легким испугом — за полный беспорядок в бумагах подотвественной части получил выговор. Теперь, через три месяца, состояние пресловутых документов нисколько не улучшилось и за оставшееся до приезда начштаба время, Валера никаким образом не смог бы уже точно установить, где и сколько и в каком состоянии валяется понтонов, копров, крепежа, балок, лебедок и прочего имущества, про которое ему вроде бы по службе положено знать. «Теперь выговором не отделаешься», — подумал про себя Андрейчик, «пахнет служебным несоответствием» решил он и опечалился.

Впрочем, загрустил не один лишь он, капитан Кедря смачно выругался и заявил:

Смоюсь куда-нибудь, пускай меня поищет, мне давно надо на окружные склады, заявку командир неделю как подписал.

А Буксман надолго приезжает, все равно Виктор Петрович, рано или поздно попадешься, — со злорадством в голосе пропел Щербина…

А-а-а, чтоб его! — теперь Валера и Кедря опечалились сообща.

Слышь, карась, в позатом году, когда тебя еще здесь не было, мы с капитаном Синицыным от Буксмана в окно прыгали, — капитан несколько оживился при воспоминании о приключении, но потом снова впал в угрюмость.

Щербина, докурив свою папиросу, встал и степенно удалился с сознанием выполненного дела, посеяв в сердцах офицеров техчасти страх и смятение.

Синицын чертыхаясь полез в шкаф искать какие-то бумаги… Слышь, Кедря, ведь Буксман точно опять спросит, почему тягач 38–40 не списали. Где прошлогодние акты? Давай ищи у себя в столе!