Михаил Шолохов - Пастух

Гришка на колени привстал, на щеках его заплясали медные отблески света.

- Нам учиться надо, чтобы уметь управлять нашевской республикой. В городах - там власть рабочие держут, а у нас председатель станицы - кулак и по хуторам председатели - богатей...

- Я бы, Гриша, полы мыла, стирала, зарабатывала, а ты учился...

Кизяки тлеют, дымясь и вспыхивая. Степь молчит, полусонная.

III

С милиционером, ехавшим вокруг, приказывал Григорию секретарь ячейки Политов в станицу прийти.

До света вышел Григорий и к обеду с бугра увидел колокольню и домишки, покрытые соломой и жестью.

Волоча намозоленные ноги, добрел до площади.

Клуб в поповском доме. По новым дорожкам, пахнущим свежей соломой, вошел в просторную комнату.

От ставней закрытых - полутемно. У окна Политов рубанком орудует - раму мастерит.

- Слыхал, брат, слыхал..- Улыбнулся, подавая вспотевшую руку.- Ну, ничего не попишешь! Я справлялся в округе: там на маслобойный завод ребята требовались, оказывается, уже набрали на двенадцать человек больше, чем надо... Постерегешь табун, а осенью отправим тебя в ученье.

- Тут хоть бы эта работа была... Кулаки хуторные страсть как не хотели меня в пастухи... Мол, комсомолец - безбожник, без молитвы будет стеречь...смеется устало Григорий.

Политов рукавом смел стружки и сел на подоконник, осматривая Григория из-под бровей, нахмуренных и мокрых от пота.

- Ты, Гриша, худющий стал... Как у тебя насчет жратвы?

- Кормлюсь.

Помолчали.

- Ну, пойдем ко мне. Литературы свежей тебе дам: из округа получили газеты и книжки.

Шли по улице, уткнувшейся в кладбище. В серых ворохах золы купались куры, где-то скрипел колодезный журавль да тягучая тишиВГа в ушах звенела.

- Ты оставайся нынче. Собрание будет. Ребята уже заикались по тебе: "Где Гришка, да как, да чего?" Повидаешь ребят... Я нынче доклад о международном положении делаю... Переночуешь у меня, а завтра пойдешь. Ладно?

- Мне ночевать нельзя. Дунятка одна табун не устерегет. На собрании побуду, а как кончится - ночью пойду.

У Политова в сенцах прохладно.

Сладко пахнет сушеными яблоками, а от хомутов и шлей, развешанных по стенам,- лошадиным потом.

В углу - кадка с квасом, и рядом кривобокая кровать.

- Вот мой угол: в хате жарко...

Нагнулся Политов, из-под холста бережно вытянул давнишние номера "Правды" и две книжки.

Сунул Григорию в руки и излатанный мешок растопырил:

- Держи...

За концы держит мешок Григорий, а сам строки гааетные глазами нижет.

Политов пригоршнями сыпал муку, встряхнул до половины набитый мешок и в горницу мотнулся.

Принес два куска сала свиного, завернул в ржавый капустный лист, в мешок положил, буркнул:

- Пойдешь домой - захвати вот это!

- Не возьму я...- вспыхнул Григорий.

- Как же не возьмешь?

- Так и не возьму...

- Что же ты, гад! - белея, крикнул Политов и глаза в Гришку вонзил.- А еще товарищ! С голоду будешь дохнуть и слова не скажешь. Бери, а то и дружба врозь...

- Не хочу я брать у тебя последнее...

- Последняя у попа попадья,- уже мягче сказал Политов, глядя, как Григорий сердито завязывает мешок.

Собрание окончилось перед рассветом.

Степью шел Гришка. Плечи оттягивал мешок с мукой, горели до крови растертые ноги, но бодро и весело шагал он навстречу полыхавшей заре.

IV

Зарею вышла из шалаша Дунятка помету сухого собрать на топку. Григорий рысью от база бежит. Догадалась, что случилось что-то недоброе.

- Аль поделалось что?

- Телушка Гришакина сдохла... Еще три скотинки вахворали.- Дух перевел, сказал: - Иди, Дунь, в хутор. Накажи Гришаке и остальным, чтоб пришли нонче.,. скотина, мол, захворала.

На-скорях покрылась Дунятка. Зашагала Дунятка через бугор от солнышка, ползущего из-за кургана.

Проводил ее Григорий и медленно пошел к базу.

Табун ушел в падинку, а около плетней лежали три телки. К полудню подохли все.

Мечется Григорий от табуна к базу: захворало еще две щтуки...

Одна возле пруда на сыром иле упала; голову повернула к Гришке, мычит протяжно; глаза выпуклые слезой стекленеют, а у Гришки по щекам, от загара бронзовым, свои соленые слезы ползут.

На закате солнца пришла с хозяевами Дунятка...

Старый дед Артемыч сказал, трогая костылем иедвижную телку:

- Шуршелка - болесть эта... Теперя начнет весь табун валять.

Шкуры ободрали, а туши закопали невдалеке от пруда. Земли сухой и черной насыпали свежий бугор.

А на другой день снова по дороге в хутор вышагивала Дунятка. Заболело сразу семь телят.

Дни уплывали черной чередою. Баз опустел. Пусто стало и на душе у Гришки. От полутораста голов осталось пятьдесят. Хозяева приезжали на арбах, обдирали издохших телят, ямы неглубокие рыли в падинке, землей кровянистые туши прикидывали и уезжали. А табун нехотя заходил на баз; телята ревели, чуя кровь и смерть, невидимо ползающую промеж них.

Зорями, когда пожелтевший Гришка отворял скрипучие ворота база, выходил табун на пастьбу и неизменно направлялся через присохшие холмы могил.

Запах разлагающегося мяса, пыль, вздернутая беснующимся скотом, рев, протяжный и беспомощный, и солнце, такое же горячее, в медлительном походе идущее через степь.

Приезжали охотники с хутора. Стреляли вокруг плетней база: хворь лютую пугали от база. А телята все дохли, и с каждым днем редел и редел табун.

Начал замечать Гришка, что разрыты кое-какие могилы; кости обглоданные находил неподалеку; а табун, беспокойный по ночам, стал пугливый.

В тишине, ночами, вдруг разом распухал дикий рев, и табун, ломая плетни, метался по базу.

Телята повалили плетни, кучками переходили к шалашу. Спали возле огня, тяжело вздыхая и пережевывая траву.

Гришка не догадывался до тех пор, пока ночью не проснулся от собачьего бреха. На ходу надевая полушубок, выскочил из шалаша. Телята затерли его влажными от росы спинами.

Постоял у входа, собакам свистнул и в ответ услышал из Гадючьей балки разноголосый и надрывистый волчий вой. Из тернов, перепоясавших гору, басом откликнулся еще один... Вошел в шалаш, жирник засветил. - Дуня, слышишь?

Переливчатые голоса потухли вместе со звездами на небе.

V

Поутру приехали Игнат-мельник и Михей Нестеров. Григорий в шалаше чирики латал. Вошли старики. Дед Игнат шапку снял, щурясь от косых солнечных лучей, ползавших по земляному полу шалаша, руку поднял - перекреститься хотел на маленький портрет Ленина, висевший в углу. Разглядел и на полдороге торопливо сунул руку за спину; сплюнул злобно.

- Так-с... Иконы божьей, значит, не имеешь?..

- Нет...

- А это кто же на святом месте находится?

- Ленин.

- То-то и беда наша... Бога нетути, и хворь тут как тут... Через эти самые дела и телятки-то передохли.... Охо-хо, вседержитель наш милостивый...