Всеволод Крестовский - Деды

Черепов, благословясь, вскочил в бричку, почтарь хлопнул бичом – и быстрая пара бойкой рысью тронулась по улице, кипевшей горожанами и нашим солдатством.

Не отъехали и трех верст от города, как Черепов, истомленный несколькими бессонными ночами, закутавшись в плащ да прикорнув плечом и головою к своей кожаной подушке, спал мертвым сном под однообразный стук колес подпрыгивающей брички.

После выхода Суворова из Альп вся Швейцария снова очутилась в полной власти французов. Дела нерешительных австрийцев на Рейне и в Италии были ничтожны. И вот те самые люди, которые всячески старались исторгнуть победу из рук Суворова, стали теперь уговаривать его начинать снова вместе с ними военные действия. Эрцгерцог Карл предложил было ему сначала охранять Граубинден, пока не получатся новые повеления от венского гофкригсрата. Суворов пришел в негодование. «Воинов, увенчанных победами и завоеваниями, дерзают назначать сторожами австрийских границ!» – писал он Ростопчину и немедленно решил перейти в Фельдкирх, назначив Корсакову пункт соединения с собою в Линдау. Здесь произведен был размен пленных между русскими и французами, после чего соединившиеся остатки двух русских армий расположились между реками Иллером и Лехом.

Меж тем эрцгерцог Карл, все еще не теряя надежды снова привлечь Суворова к военным действиям, предложил ему личное свидание. Суворов отказался, сказав, что эрцгерцог может сообщить ему на письме, что почтет нужным. Тот опять прислал доверенное лицо, графа Колоредо, с требованием свидания. Недовольный повелительным тоном письма, старик сухо отвечал посланцу:

– Эрцгерцог Карл, если он не при дворе, а в лагере, – такой же генерал, как и Суворов, кроме того, что Суворов гораздо старше его своей опытностью. И притом передайте его высочеству, что я не знаю обороны: умею только атаковать и двинусь вперед, когда сам признаю удобным, и тогда уж не остановлюсь в Швейцарии, а пойду прямо во Франш-Конте. Скажите, что в Вене во дворце я буду у ног его высочества, а здесь, на войне, я, по меньшей мере, равен с ним и ни от кого не приму уроков.

"Чего хочет от меня эрцгерцог? – писал он тогда же П. А. Толстому. – Он думает обволшебить меня своим демосфенством… А у меня на бештимтзаген [418]ответ готов. Он дозволил исторгнуть у себя победу. Мне 70 лет, а я еще не испытал такого стыда. Да возблистает слава его! Пусть идет и освободит Швейцарию – тогда я готов".

Эрцгерцог оскорбился и в длинном письме принялся доказывать, что никак не он, а Корсаков и сам же Суворов виноваты в потерях. "Все тактики согласны с этим", – прибавил он в заключение.

И не пощадил же его старик за эту выходку в своем прямом ответе.

"Царства защищаются, – писал он, – завоеваниями бескорыстными, любовью народов, правотою поступков, а не потерею Нидерландов и гибелью двух армий в Италии. Это говорит Вам солдат, который прослужил шестьдесят лет, водил к победам войска Иосифа II и победою утвердил за Австрией Галицию, – солдат, не знающий ни демосфеновской болтовни, ни академиков бессмысленных, ни совета карфагенского [419]. Я не ведаю ребяческих соперничеств, демонстраций, контрмаршей. Мои правила: глазомер, быстрота, натиск".

Но так как эрцгерцог настаивал и требовал от русских помощи, то Суворов созвал в Линдау новый военный совет из своих сподвижников, и этот совет решил единогласно, что, "кроме предательства, ни на какую помощь от цесарцев нет надежды, чего ради наступательную операцию не производить".

Император Павел был немедленно же извещен фельдмаршалом об этом решении.

Взмыленная тройка подкатила к одному из дворцовых подъездов.

– Курьер! Курьер из армии! – тотчас же разнеслось по всем коридорам, этажам и апартаментам – и курьер немедленно же был введен в кабинет государя.

– Злые или добрые вести? – быстро спросил император.

– Вести геройские, – почтительно и твердо ответил посланец, подавая запечатанный пакет.

Государь нетерпеливо сломал печать и жадно погрузился в чтение реляции.

– Слава богу!.. Честь оружия спасена и армия тоже! – воскликнул он, осеняя себя крестным знамением, и снова перечитал реляцию.

– Ты находился все время там? При фельдмаршале? – спросил он.

– Все время, ваше величество, и был очевидным свидетелем неимоверных трудов и подвигов армии.

Государь с несколько большим вниманием окинул взглядом всю фигуру курьера.

– Господин полковник Черепов! – воскликнул он с улыбкой. – Ну что ж, удалось ли вам в бою схватить за тупей фортуну?

– Моя фортуна в руках вашего величества, – ответил, склонив голову, Черепов.

– Недурно сказано! – усмехнулся император. – Итак, ты видел всё?… Сам был свидетелем? Расскажи!.. А впрочем, нет! – перебил он самого себя. – Пойдем сперва к императрице, порадуем ее доброй вестью, и там заодно ты расскажешь.

И он повел Черепова на половину государыни.

– А что ваше сердце, господин полковник? – нежданно спросил вдруг император. – Все так же ли продолжает хранить чувствительность к известной особе?

– Да, государь, и поднесь [420]люблю ее! – открыто сказал Черепов.

– И что ж, намерены делать предложение?

– Желал бы с охотой всего сердца, но…

– Все еще не осмеливаетесь?

– Да, ваше величество!

– Где чересчур уж смел, а тут робок некстати, – заметил с улыбкой император. – Ну хочешь, я буду твоим сватом? Для меня, надеюсь, отказа не будет.

И с этими словами они вошли в кабинет императрицы.

Государыня у окна занималась акварельного живописью. Княгиня Ливен, бывшая в тот день дежурной статс-дамой, сидя за креслом ее величества, держала на коленях какую-то вязальную работу, а дежурная фрейлина читала вслух государыне вновь вышедшую повесть Карамзина. При входе императора обе последние дамы почтительно поднялись с места. В эту минуту, быстрым взглядом окинув всю женскую группу, Черепов чуть не вскрикнул от восторга: в дежурной фрейлине узнал он графиню Елизавету, которая, тоже подняв глаза на вошедших, вдруг вся вспыхнула от неожиданной радости.

– Я знал, зачем вел вас сюда! – как бы вскользь заметил ему государь с самой милостивой улыбкой и прямо направился к императрице. – Добрые вести!.. Славные вести!.. Старик наш неразлучен с геройством! – сказал император и сам стал громко читать реляцию Суворова.

Вслед за тем он заставил Черепова рассказать о всех виденных им подробностях альпийских битв и переходов. Безыскусственный, но правдивый и оживленный рассказ в устах очевидца был увлекательно-ярок и вместе с тем прост и невольно хватал за душу. Государь сжимал губы и нервно мял в пальцах сложенную бумагу, когда передавались ему все мрачные подробности предательских козней наших добрых союзников; императрица невольно стерла слезу, слушая о том, что перенесено было русской армией на ледяных вершинах и в глубине темных пропастей этого "царства ужасов"; но лица царственной четы засветились удовольствием и радостью, когда рассказ дошел до спасения армии, до эпизодов ее перехода в Кур, до выражения того чýдного, геройского духа, которым оживлено было все войско в самые ужасные дни. Переданы были также и многие подробности о великом князе Константине, о его самоотвержении в Клентальской битве, о его боевых трудах, лишениях и живом участии к солдатам, с которыми делился он всем, чем только мог и что имел при себе. Этот последний рассказ вполне возвратил государю его светлое, довольное настроение духа.