Владимир Соллогуб - Большой свет

— Я за ним скачу вслед! — закричал Щетинин.

— Не нужно; Леонин драться не будет и не хочет. Вы не знаете, что он был женихом Надины?

— Как, это он?

— То-то, что он. Он уступает ее вам, он знает, что вы ее любите.

— А кто сказал ему, что я люблю ее?

— Я…

Щетинин стоял неподвижный, устремив удивленный взор свой на Сафьева, который с своей бездушной наружностью отгадал глубокую тайну его души.

— Леонин просил у вас извинения, — продолжал Сафьев. — Жаль мне его: добрый малый, да глуп был сердцем.

— Поедемте к нему! — закричал Щетинин. — Я обниму его перед отъездом и поклянусь ему в вечной дружбе.

— Что до этого, — сказал хладнокровно Сафьев, — это опять пустяки.

Граф, заметив, что никакие смертоносные приготовления не угрожали его спокойствию, почел тут нужным вмешаться в разговор с тоном оскорбленного достоинства.

— Я очень удивляюсь… — сказал он.

Сафьев грозно на него взглянул.

— Мне странно кажется, — продолжал он, — что вы так долго заставляли ждать таких людей, как князь, например, или я, например. Разумеется, тут не было дурного намерения, однако ж все-таки, как бы то ни было, очень бы можно было, даже следовало бы…

— А! — сказал Сафьев. — Ваше сиятельство гневается, что вас понапрасну дожидаться заставили. Так зачем же дело стало? По-моему, всякая дуэль ужасная глупость, однако ж, чтоб сделать вам удовольствие, я готов.

Вы знаете, что, по старинному закону, когда два избранные по какому-либо помешательству не могут стреляться, то их заменяют секунданты их. Не угодно ли будет вам отойти на пятнадцать шагов? Человек, как я, может стреляться с человеком, как вы.

— Нет уж, спасибо, — отвечал граф, рассмеявшись принужденно. — Я так замерз, что теперь только думаю, как бы мне домой. Министр ожидает меня в десять часов. Не правда ли, холод ужасный? Бррр… бррр… бррр…

Тут он повернулся и бросился изо всей силы бежать к своей коляске.

— Поедем к Леонину! — закричал Щетинин. — Дорогой вы мне все объясните.

— Поедем.

И в радости своей Щетинин забыл, что уже девять часов и что верный его камердинер уже отнес к швейцару графини Воротынской письмо, писанное для Наденьки.

Вот что было два часа пред тем.

На дворе еще темнело, но бледный луч, дрожавший на небосклоне, уже предвещал зимнюю утреннюю зарю.

На улицах царствовало глубокое молчание. В комнате Леонина догоравшая свеча бросала длинные тени на окружавшие предметы. Он сидел мрачный и задумчивый перед столом, покрытым бумагами, и от времени до времени пробуждался от грустных размышлений и принимался разбирать письма и вещи свои для последних распоряжений.

«Вот письма бабушки!» — грустно подумал он и, собрав в кучу большие листы, исписанные крупным старинным почерком, обвязал их снурком и поцеловал с почтением.

«Бедная бабушка! в два года я едва вспомнил о вас. Вы посвятили нам всю жизнь свою, а я, неблагодарный, писал только вам о деньгах и не читал ваших советов, и не обращал внимания на ваши слова! Неблагодарность — вот чем я отплатил за ваши ласки, за ваши попечения, за любовь вашу! Добрая бабушка! Здесь отомстили за вас…

Вот, — продолжал Леонин, — записки графини, раздушенные и обманчивые, как ее жизнь. Вот букет, который она будто забыла в руках моих; вот книга, которую она читала; вот ленты, которые она носила…

Прочь! — закричал он. — Прочь! Все это обман, обман, обман!»

И раздраженный корнет начал рвать в куски записки, терзать букет и книгу, и все прежние талисманы любви его с силою полетели на пол.

В дверях раздался голос:

— Душа моя! к чему эта горячность?

— А, Сафьев, пора! Пистолеты с тобой?

— Со мной; только торопись, душа моя. Дело наше плохо. Графиня написала о нашей истории к твоему начальнику. Я тебе опять предскажу судьбу твою: не прогневайся, душа, тебя пошлют в прежний полк или еще далее; ты во всяком случае можешь готовиться на большое путешествие. Одевайся скорее, чтоб нас не застали.

Слушайся только на месте моих советов. Я тебя так поставлю, что тебя пуля не тронет. По-моему, дуэль ужасная глупость. Только если уж драться, так все-таки лучше убить своего противника, чем быть убитым. Кстати, зачем ты стреляешься?

— За кровную обиду, — сказал Леонин. — Щетинин смеялся надо мной с графиней.

— Только-то, душа моя? Я думал, что это у вас был предлог. Ну, да пора! Готов ты?

— Готов.

В эту минуту что-то скрипнуло у подъезда, и Тимофей, задыхавшись, вбежал в комнату с радостным криком:

— Барыня приехала! барыня приехала!

В передней послышался шум; два человека, в дорожных тулупах, вели под руки маленькую согнутую старушку, которая крестилась и охала от усталости и приговаривала дряхлым голосом:

— Миша, Миша! где мой Миша?..

— Бабушка!.. — закричал Леонин. — Бабушка!.. — и взволнованный юноша упал к ногам старухи.

— Миша, Миша, Миша! Господи помилуй, господи помилуй! Слава тебе, господи! Благодарю тебя, небесный владыко! Встань, Миша. Что это с тобой?.. Насилу доехала, ужасно устала. Ну, привелось мне тебя опять увидеть!

Странная была картина. При слабом мерцанье свечки и начинающейся зари молодой человек у ног согнутой старушки, которая его благословляла; подле них высокая фигура Сафьева, с пистолетами в руках; к стене несколько слуг; в это время принесли запечатанный пакет.

— А! — сказал Сафьев. — Я это предвидел. Ну, теперь делать нечего. А дело твое я как-нибудь улажу с Щетининым.

Старушка с удивлением осмотрелась кругом и поклонилась Сафьеву.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! Сколько лет, сколько зим не видались мы с вами! Попеременились, батюшка, оба… Года идут…

— Идут, Настасья Александровна.

— Ты знаешь бабушку? — спросил Леонин с удивлением.

— Да, когда я служил в гусарах, я стоял у бабушки твоей в деревне.

— Миша! — сказала старушка. — Знаешь ли, зачем я приехала? Завтра моей Наденьке семнадцать лет, и в семнадцать лет она должна, по воле покойной матери, объявить: хочет ли она быть твоей женой.

— О! — воскликнул Сафьев. — Теперь я все понял!

Леонин распечатал пакет.

— Так точно, — сказал он, — вот приказание немедленно отправиться. Бабушка, опять вам от меня горе! я должен сейчас ехать…

— Да что это такое? — спросила старушка. — Объясните мне; ума не приложу. Миша, скажи мне всю правду… Судьбы господни неисповедимы!

— Я все вам объясню, — сказал Сафьев, — пойдемте только в другую комнату. Вы говорите, — продолжал Сафьев, когда они вышли в другую комнату, — вы говорите, что сестра графини — невеста Леонина!

— Да, батюшка Сергей Александрыч, это была воля покойной матушки моей Наденьки; когда минет семнадцать лет, наша Наденька должна выйти замуж за моего Мишу, если у него другой наклонности не будет. В выборе графиня не должна иметь права вмешиваться, потому что мать ее всегда говаривала, что она продаст сестру, как сама себя продала. Да что вам говорить, вы сами лучше моего, Сергей Александрыч, это знаете. Добрая моя приятельница — дай бог ей царствие небесное! — все имение свое отдала своей Наденьке и моему Мише, которого она с детства любила, как своего сына. «Дочь моя, графиня (говаривала она), богата: все, что я имею, — нашим детям». Все это, батюшка, должно быть тайною между нами до совершеннолетия Наденьки, да я как-то раз проговорилась в письме к Мише, года два назад.