Дора Штурман - После Катастрофы

Кстати, первобольшевики в значительной части своей верили, что - упрощая не лгут, что все обещанное исполнится. Они только откладывали его на потом, на после победы. И более того: христианство было настолько искажено церковностью и сословностью, что большевикам легче легкого было отождествлять справедливость с атеизмом. Золотые облачения и великолепие церквей им очень в том помогли. Но главное заключалось в том, что богословские размышления были не ко времени в уже начавшейся и побеждающей революции. Гремучая смесь (замедление реформ после убийства Столыпина - война - февраль) уже взорвала мирную жизнь.

Как всегда, труднее всего оказывается прогноз. И в этой своей части первая же статья сборника "Из глубины" должна вызвать на устах дьявола сардоническую усмешку.

"Мы не беремся судить, к чему фактически приведет социализм в смысле ухудшения или улучшения общего материального благосостояния. Мы готовы лишь утверждать, что социализм, понимаемый в смысле социальной справедливости, имеет полное основание рассматриваться и с гуманистической, и даже с религиозной точки зрения имеющим на себе некоторое историческое благословение. Это есть явление прогрессивное, имеющее впереди некоторое, по существу, оправдываемое торжество: нечто из его замыслов должно воплотиться в жизнь, ибо без этого воплощения эволюция человеческой природы была бы неполна и незаконченна".

Единицы в ту пору понимали отчетливо, что в массовом варианте пропаганды немедленное улучшение и выравнивание условий жизни есть не побочная, а центральная мотивация социализма и что именно этой своей основной задачи социализм выполнить никогда не сможет. Не не захочет, а не сможет, не способен изначально и принципиально.

Богоборчество не есть основной мотив социализма, имеющего и атеистические и религиозные ветви. Но оно возникает в социализме чаще и естественней, чем вера: мир несправедлив, и, значит, Бог либо зол (плохо устроил мир), либо отсутствует. И либо Ему бросается вызов ("перестройка" творения), либо Он отрицается (так проще и понятней: не к кому, кроме себя, апеллировать).

Аскольдов, возможно, и профетичен в глубинном смысле. Я не берусь об этом судить, как не берусь судить и о том, какая из религиозных интерпретаций Творца и творения ближе к истине. Но объяснение неспособности социализма решить поставленные им перед собой задачи не требовало такого глубокомыслия. Эта задача была (с XVIII века!) теоретически решимой и решенной на прикладном (математическом) уровне. Но довести это решение до большинства умов и особенно! - сердец оказывается по сей день невозможным.

* * *

Н. Бердяев эпиграфом к своей знаменитой статье "Духи русской революции" взял слова Пушкина:

Сбились мы. Что делать нам?

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам.

В потоках метафизических парадоксов и блестящих домыслов, которыми искрятся статьи Бердяева, останавливает современного читателя поразительно меткая фраза:

"...нет народа, в котором соединялись бы столь разные возрасты, который так совмещал бы XX век с XIV веком, как русский народ. И эта разновозрастность есть источник нездоровья и помеха для цельности нашей национальной жизни".

Очень нечасто мыслителю дано угадать, что из его предположений есть прозрение. Нередко главному суждено прозвучать среди высказываний, в глазах автора второстепенных.

Можно поистине позавидовать безмятежности, позволяющей русскому мыслителю в 1918 (!) году рассуждать и размышлять о проблемах творческих, психологических, эстетических, мистических и - в весьма своеобразной интерпретации - религиозных, совершенно забывая о необходимости сопротивления. Но случайная оговорка в потоке блестящих и чуть-чуть, самую малость, кокетливых mots (фраза - и очерчен Толстой, страница - и анатомирован Гоголь, а уж насколько основательно - за блеском сразу не разглядеть) охватывает роковое для России обстоятельство. Неожиданно вскрывается суть дела. Речь идет об очень молодой стране. Она на сотни лет моложе одних, на тысячи - других соседствующих с ней географически стран. Да еще расположена на пограничье между двумя мирами - Европой и Азией. На заре государственности она погасила в своих просторах нашествие кочевой Азии на Европу, унаследовавшую духовный опыт всего Средиземноморья и Ближнего Востока. Нашествие это замедлило естественное развитие юных государственных образований и осложнило их будущее. И вместе с тем по ряду причин, много раз обсужденных и все еще обсуждаемых, в этой молодой евразийской державе сложился примерно к началу XIX столетия вполне западноевропейский образованный слой, сперва аристократический, затем разночинский. К середине XIX столетия возникла неповторимая русская интеллигенция "с душою прямо геттингенской". Западные источники ширятся и меняются, их спектр растет. Но ведь культуры как нравственно-духовно-психологическое целое не перевозятся и не переносятся. Они вырастают из своего корня, впитывая в себя при этом и чужие влияния, принимая и чужие прививки. Русская интеллигенция заимствует на Западе мысли, теории, идеологии, философские системы, политические образцы и программы - весь свой профессиональный материал и инструментарий. А ее отечество (народ и власть) продолжает жить в своем хронотопе и своей жизнью. "Третье сословие", как низовое, массовое, так и просвещенное, быстро строилось и разрасталось. Эволюционная стабильность России была у порога. Затяжная война и чудовищные ее трудности, как того и опасался Столыпин (и жаждал Ленин), сорвали сложный процесс обретения эволюционной устойчивости. Естественно, что измученному солдату и его тыловой семье легче всего было понять не какие бы то ни было концепции государственного и - тем более - духовного строительства, а простейшие лозунги, выражавшие все, чего он безотлагательно жаждал. Повторим: не зверством и мерзостями народ прельстился, а миром, землей и волей. Домом, работой, достатком вместо крови и грязи. И той же прогрессивной интеллигенции ленинцы обещали, что репрессии против немногочисленных идиотов, не желающих всеобщего блага, будут количественно ничтожными и кратковременными. Осильте "Красное Колесо" А. Солженицына и еще две-три книги, просмотрите большевистские, эсеровские, анархистские листки тех лет - и вы в этом убедитесь.

А то, что в гражданской войне проснулся зверь? Так в какой же просвещеннейшей и христианнейшей стране он в таких обстоятельствах не просыпался? Насколько я могу судить, ни один из христианских и нехристианских народов не проявил на протяжении своей истории в этом смысле полного иммунитета. Большевики въехали в историю на пропаганде немедленного прекращения смертоубийства. Все то, чем это обернулось, было скрыто завесой миротворческой и уравнительной демагогии. И далеко не только от глаз малограмотного крестьянина, рабочего и солдата.