Василий Шукшин - Классный водитель

"Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе".

Пашка услышал запах ее волос. В голову ударил горячий туман. Он отстранил ее и полез в окно.

- Додумался? - сказала Настя слегка потеплевшим голосом.

"Додумался, додумался, - думал Пашка. - Сейчас будет цирк".

- Ноги-то вытри, - сказала Настя, когда Пашка влез в горницу и очутился с ней рядом.

Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую, мягкую. Так сдавил, что у ней лопнула на рубахе какая-то тесемка.

- Ох, - глубоко вздохнула Настя, - что ж ты делаешь? Шальной!..

Пашка начал ее целовать. И тут что-то случилось с Настей: она вдруг вывернулась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель.

"Все. Конец". Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его фотографировать. Он отошел на всякий случай к окну.

Вспыхнул свет. Настя настолько была поражена, что поначалу не сообразила, что стоит перед посторонним человеком почти нагая.

Пашка ласково улыбнулся ей.

- Испугалась?

Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке. Не успел он подумать о чем-либо, как ощутил на левой щеке сухую горячую пощечину. И тотчас такую же - на правой. У Насти от гнева расцвел на щеках яркий румянец. Она была поразительно красива в эту минуту.

"Везет инженеру", - невольно подумал Пашка.

- Сейчас же убирайся отсюда! - негромко приказала Настя.

Пашка понял, что она не будет кричать - не из таких.

- Побеседуем, как жельтмены, - заговорил Пашка, закуривая. Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это серость. - Он бросил спичку в окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что Настя возьмет в руки какой-нибудь тяжелый предмет и снова предложит убираться. От волнения Пашка стал прохаживаться по горнице - от окна к столу и обратно. - Я влюблен, так. Это факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу стать Героем Социалистического Труда. Надо только сказать мне об этом. И все. Зачем же тут аплодисменты устраивать? Собирайся и поедем со мной. Будем жить в городе. - Пашка остановился. Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он любил ее, любил, как никого в жизни еще не любил.

Она поняла это.

- Какой же ты дурак, парень, - грустно и просто сказала она. Чего ты мелешь тут? - Она села на стул. - Натворил делов и еще философствует, ходит. Он любит!.. - Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: заплакала. - Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю? - Настя резко повернулась к нему - в глазах слезы.

Она была на редкость, на удивление красива. И тут Пашка понял: никогда в жизни ему не отвоевать ее. Всегда у него так: как что чуть посерьезнее, поглубже - так не его.

- Чего ты плачешь?

- Да потому, что вы только о себе думаете... эгоисты несчастные! Он любит! - Она вытерла слезы. - Любишь, так уважай хоть немного, а не так...

- Что же я такого сделал? В окно залез - подумаешь! Ко всем лазят...

- Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак тоже... весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался.

- Как уезжать? Куда? - Пашка понял, кто этот дурак.

- Куда... Спроси его!

Пашка нахмурился.

- На полном серьезе?

Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала.

Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло.

- Собирайся! - приказал он.

Настя вскинула на него удивленные глаза.

- Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что такое любовь человеческая.

- Сиди уж... не трепись!

- Послушайте, вы!.. Молодая, интересная... - Пашка приосанился. Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит - не трепись?

- Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая...

- Наплевать. Одевайся. На кофту!

Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности. Пашка опять заходил по горнице.

- Из-за чего же это он приревновал? - спросил он не без самодовольства.

- Танцевали... ему сказал кто-то. Потом в кино шептались. Он же дурак набитый.

- Что же ты не могла ему объяснить.

- Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду.

Пашка остановился.

- Считаю до трех: раз, два... А то целоваться полезу!

- Я те полезу! Что ты ему скажешь?

- Я знаю что!

- А я к чему там?

- Надо.

- Да зачем?

- Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка.

Настя надела кофту, туфли.

- Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас...

Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу.

Полуторка ворчала на хозяина.

- Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам.

Пашке эта новая нежданная роль нравилась. Настя залезла в кабину.

- Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?

- Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем...

- Ну до чего ты, Павел...

- Что? - строго спросил Пашка.

- Ничего.

- То-то. - Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал.

...Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно.

- Кто это?

- Я.

- Кто я.

- Пашка. Павел Егорыч.

Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на него.

Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами.

- Грустные стихи сочиняешь?

- Я не понимаю, слушай...

- Поймешь, - Пашка сел к столу, отодвинул локтем бумаги. - Любишь Настю?

- Слушай!.. - Инженер начал краснеть.

- Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда - она в машине сидит.

- Где? В какой машине?

- На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет.

Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Егорыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: "В жизни раз бывает..." В груди противно заболело.

Вошли инженер с Настей.

Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово.

- Все? - спросил он.

- Все, - ответил инженер. Настя улыбнулась.

- Вот так, - сердито сказал Пашка. - Будьте здоровы. - Он пошел к выходу.

- Куда ты? Погоди!.. - запротестовал инженер.

Пашка, не оглянувшись, вышел.

Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул, под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохоров его отъездом, Пашка дописал в конце: "Прости меня, но я не виноват".

Пашке было грустно. Он беспрерывно курил.

Пошел мелкий дождь.

У Игринево, последней деревни перед Салтоном, на дороге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка остановился.

Подбежали молоденький офицер с девушкой.

- До Салтона подбрось, пожалуйста! - Офицер был чем-то очень доволен.

- Садись!

Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиваться. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали.