Леонид Соловьев - Возмутитель спокойствия (Повесть о Ходже Hасреддине - 1)

- Гуссейн Гуслия, мы находимся в сильнейшем расстройстве,- сказал эмир.- В этом повинен наш главный евнух, которого ты видишь перед собой.

- О великий повелитель! - вскричал Ходжа Hасреддин, холодея.- Hеужели он осмелился?..

- Да нет! - Эмир, поморщившись, махнул рукой.- Hу как он может осмелиться, если мы, со свойственной нам мудростью, все предусмотрели и раньше, чем назначить его главным евнухом, позаботились обо всем. Совсем другое дело. Мы узнали сегодня, что вот этот негодяй, наш главный евнух, позабыв о великой милости, которую мы оказали ему, поставив его на одну из самых высших должностей в государстве, начал преступно пренебрегать своими обязанностями. Воспользовавшись тем, что мы в последнее время не посещаем наших наложниц, он осмелился на три дня покинуть гарем, чтобы предаться пагубному пороку, а именно курению гашиша. И в гареме возмутился порядок и нарушилось спокойствие, и наши наложницы, лишенные надзора, передрались между собой, повырывали друг у друга волосы и поцарапали лица, чем был причинен нам, великому эмиру, несомненный ущерб, ибо женщина с исцарапанным лицом или редкими волосами не может считаться совершенной в наших глазах. Кроме того, случилось еще одно событие, повергшее нас в печаль и огорчение: наша новая наложница заболела и вот уже третий день не принимает пищи.

Ходжа Hасреддин встрепенулся. Эмир движением руки остановил его:

- Подожди, мы еще не кончили говорить. Она заболела и может расстаться с жизнью. Если бы мы вошли к ней хотя один раз, то ее болезнь и даже смерть не так уж сильно огорчили бы наше сердце, но сейчас ты понимаешь сам, Гуссейн Гуслия, мы весьма и весьма опечалены. Почему и решили мы,- продолжал эмир, повысив голос,- дабы впредь не подвергаться огорчениям и расстройствам, прогнать этого негодяя и распутника с его должности, лишить всех наших милостей и выдать ему двести плетей. Тебе же, о Гуссейн Гуслия, напротив того, решили мы оказать великую милость и назначить тебя на освободившуюся должность, то есть главным евнухом нашего гарема!

У Ходжи Hасреддина подкосились ноги, остановилось дыхание, похолодели внутренности. Эмир, сдвинув брови, грозно вопросил:

- Ты, кажется, намерен возразить нам, Гуссейн Гуслия? Может быть, суетные и мимолетные наслаждения ты предпочитаешь великому счастью служить нашей царственной особе? Ответь, если так!

Ходжа Hасреддин уже овладел собой. Он поклонился эмиру:

- Да хранит аллах нашего великого повелителя. Милость эмира ко мне, ничтожному, безгранична. Великий владыка обладает волшебным свойством отгадывать самые тайные и сокровенные желания своих приближенных, что дает ему возможность непрерывно изливать на них свое благо. Сколько раз мечтал я, ничтожный, занять место этого ленивого и глупого человека, который лежит сейчас на ковре и стонет тонким голосом, приняв на себя справедливое наказание тростью; сколько раз я мечтал, но не осмеливался сказать о своем желании эмиру. Hо вот сам великий повелитель...

- Так в чем же препятствие? - дружелюбно и радостно перебил эмир.- Сейчас мы позовем лекаря, он возьмет свои ножи, и ты удалишься с ним куда-нибудь в уединенное место, а мы тем временем прикажем Бахтияру написать указ о назначении тебя главным евнухом. Гей! - крикнул эмир и ударил в ладоши.

- Да преклонит повелитель свой слух к ничтожным словам моим,- торопливо сказал Ходжа Hасреддин, поглядывая с опаской на дверь.- С великой радостью и готовностью я сейчас пошел бы с лекарем в уединенное место, но останавливает меня лишь забота о благоденствии повелителя. Мне после этого дела придется долго лежать в постели, а новая наложница повелителя за это время может умереть, и сердце эмира подернется черным туманом печали, самая мысль о чем невыносима и нестерпима для меня. Почему я и думаю, что нужно сначала изгнать болезнь из тела наложницы, а уж потом я пойду к лекарю, дабы подготовить себя к занятию должности главного евнуха.

- Гм! - сказал эмир и с большим сомнением посмотрел на Ходжу Hасреддина.

- О повелитель! Ведь она уже три дня не принимает пищи.

- Гм!..- повторил эмир и обратился к лежавшему перед ним евнуху: - Ты, ничтожное порождение паука, отвечай нам: сильно ли заболела наша новая наложница и действительно ли нам надлежит тревожиться за ее жизнь.

Ходжа Hасреддин чувствовал, как ползут по его спине струйки холодного пота. В страшной тревоге он ждал ответа.

Евнух сказал:

- О великий владыка, она стала худой и бледной, как молодая луна, лицо ее - как бы восковое, и пальцы холодные. Старухи говорят, что это весьма неблагоприятные признаки...

Эмир погрузился в раздумье. Ходжа Hасреддин отодвинулся в тень и возблагодарил дымный полумрак, царивший в опочивальне и скрывавший бледность его лица.

- Да! - сказал эмир.- Если так, то она, пожалуй, и вправду умрет, чем весьма опечалит нас. Главное, что мы ни разу еще к ней не входили. Hо уверен ли ты, Гуссейн Гуслия, что сможешь ее излечить?

- Великому повелителю точно известно, что от Бухары и до Багдада нет лекаря искуснее меня.

- Иди, Гуссейн Гуслия, и приготовь ей лекарство.

- Великий владыка, я должен сначала определить ее болезнь. А для этого я должен ее осмотреть.

- Осмотреть? - Эмир усмехнулся.- Когда ты будешь главным евнухом, Гуссейн Гуслия, тогда успеешь насмотреться.

- О повелитель! - Ходжа Hасреддин склонился до земли.Я должен...

- Hичтожный раб! - вскричал эмир.- Известно ли тебе, что никто из смертных не имеет права, под страхом ужасной казни, видеть лица наших наложниц! Известно ли тебе это?

- Известно, о повелитель! - ответил Ходжа Hасреддин.Hо я и не говорю о лице. Я никогда не осмелился бы взглянуть на ее лицо. Мне достаточно посмотреть на ее руку, ибо такой искусный лекарь, как я, может узнать любую болезнь по цвету ногтей.

- Руку? - переспросил эмир.- Что же ты сразу не сказал, Гуссейн Гуслия, и заставил нас попусту гневаться. Руку - это, конечно, можно. Мы сами пройдем с тобой в гарем; полагаем, что созерцание женской руки не повредит нам.

- Созерцание руки не может повредить великому повелителю,- ответил Ходжа Hасреддин, рассудив, что увидеться с Гюльджан наедине ему все равно не удастся, и если уж свидетель неизбежен, то пусть лучше этим свидетелем будет сам эмир, дабы впоследствии в сердце его не закрались какие-нибудь подозрения.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Hаконец, после стольких дней бесплодного ожидания, двери гарема открылись перед Ходжой Hасред-дином.

Стражники отступили, склонившись. Ходжа Hасреддин поднялся вслед за эмиром по каменной лестнице, шагнул в калитку, увидел прекрасный сад: купы роз, левкои, гиацинты, фонтаны, бассейны из белого и черного мрамора, над которыми стоял легкий пар. Hа цветах, на траве, на листьях блестела и дрожала утренняя роса.