Иван Тургенев - Стихотворения в прозе

«Стихотворения в прозе» – плоды долгих художнических исканий Тургенева. Это квинтэссенция всех его стихотворных и прозаических образов.

Незачем устанавливать, сколько процентов и долей в составе тургеневских миниатюр от стихов и сколько от прозы. Существенно другое. «Стихотворения в прозе» – это не механическое соединение двух литературных стихий, двух стилевых категорий. Это не количественное соотношение единиц стиха с единицами прозы, сведенных вместе, а новое качество, новый вид творчества. Этот новый тип естественно сочетает раскованное движение прозы с лирической дисциплиной стиха. В отличие от собственно прозы, здесь, в «Стихотворениях в прозе», наличествует система композиционных повторов, присущих поэзии.

Между стихами и прозой (до Тургенева и в его эпоху) проходила резко определенная решительная черта, суровая жанровая граница. Старая школьная теория словесности велела строго следить за чистотой вида, рода, жанра. В современной же литературе иногда очень трудно, почти невозможно определить границы между романом и эпопеей, повестью и романом, рассказом и очерком, лирической записью в прозе и свободными стихами.

В наше время стихи и проза находятся в несравнимо большей связи, чем в старину. Они диффузируют, смыкаются, проникают друг в друга сильней и энергичней, чем в тургеневскую пору.

Правда, и до Тургенева русская литература знала лирически окрашенную прозу. Первое имя, приходящее на ум, – Гоголь с его лирическими отступлениями в «Тарасе Бульбе», «Страшной мести», «Мертвых душах». Это проникновенная лирика в прозе, но она вкраплена как нечто вспомогательное в большое повествование. Вспомогательный характер носит такая лирика в прозе Карамзина и Батюшкова.

Тургенев же создал целую книгу стихотворений в прозе, выразительно обозначив их характерные черты.

Каковы эти черты?

Лиризм, воссоздающий душевный строй, настроения автора. В большинстве случаев – прямая автобиографичность, рассказ от первого лица. Повышенная выразительность голоса, передающая то радость, то грусть, то восторг, то смятение. Дневниковость, носящая исповедальный характер.

Философские раздумья над основными вопросами бытия: жизнью и смертью, дружбой и любовью, правдой и ложью. При решении их – глубоко интимный контакт с читателем, чуткость и человечность, какой бы вопрос ни решался: сугубо личный, общественный или планетарный.

Предельная краткость каждого стихотворения в прозе, каждой миниатюры. От двух-трех строк до полутора-двух страниц, не более.

Стихотворение в прозе дает возможность сгустить, сплющить, стиснуть огромные временные и пространственные величины до одной фразы (к примеру, «проходят тысячи лет: одна минута…» – в «Разговоре»).

Острейшая наблюдательность, позволяющая обыкновенную бытовую деталь превращать в символы и эмблемы. Таков, например, закоптелый горшок со щами в руках вдовы («Щи») или камень на морском прибрежье («Камень»).

Ритмический рисунок стихотворений в прозе каждый раз нов, разнообразен, причудлив.

Откровенная мелодичность фразы, строки, абзаца, целой вещи, выдержанной в одном музыкальном ключе. Мелодичность эта подчас доходит у Тургенева до сладкогласия, упоительного бельканто, как называют в Италии красивое, плавное пение.

«О лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья! Я видел тебя… во сне.

Нас было несколько человек на красивой, разубранной лодке. Лебединой грудью вздымался белый парус под резвыми вымпелами».

Этот зачин миниатюры «Лазурное царство» звучит как запев песни. Поэтому и повтор, применяемый Тургеневым, усиливает мелодичность произведения: «О лазурное царство! О царство лазури…» Слова здесь расставлены так, что волей-неволей вы произносите их не бегло, не скороговоркой, а как бы нараспев, плавно, под аккомпанемент хора или оркестра, находящихся где-то в отдалении.

Эта музыкальная фразировка возникает не только при описании величественных явлений природы. Тургенев находит для каждой мысли, для каждого образа свое музыкально-речевое звучание. При этом звучание всегда и везде естественно связано со значением.

После описания лазурного царства, царства лазури писатель переносит нас на поле войны, на болгарскую землю: «На грязи, на вонючей сырой соломе, под навесом ветхого сарая, на скорую руку превращенного в походный военный гошпиталь, в разоренной болгарской деревушке – с лишком две недели умирала она от тифа».

Здесь другая тональность, другой словарь, другая ритмика фразы.

Существует мнение, что «Стихотворения в прозе» – произведение поэтическое по содержанию и прозаическое по форме [2]. Это определение по внешним признакам: содержание поэтично, а графическое расположение на листе, как в прозе: ни строф, ни заглавных букв в начале строк, ни рифм. В действительности же и по форме, если ее понимать не внешне, а по существу, «Стихотворения в прозе» вобрали в себя главные, хотя и не показные элементы стиха.

Например, в миниатюре «Как хороши, как свежи были розы…» каждый абзац, заканчивающийся рефреном – строкой из знаменитого мятлевского стихотворения, – может быть рассмотрен как строфа.

Первая строфа: «Где-то, когда-то, давно-давно тому назад, я прочел одно стихотворение». Вторая строфа: «Теперь зима…» Третья строфа: «И вижу я себя перед низким окном загородного русского дома» и т. д. Вся жизнь человека, заключенная в этой лирической миниатюре, проходит перед нами в шести музыкально меняющихся, передающих эмоциональное нарастание строфах. Это далеко не прозаическая форма, она в существе своем глубоко поэтична, хотя и имеет внешне прозаическое начертание.

Ритмико-синтаксическая упорядоченность укрепляется еще и инверсией (от лат. inversio – перестановка), употребляемой и в прозе, но в полном развернутом виде характерной для стихов. Слова, благодаря инверсии, диктуемой ритмом и интонацией, располагаются в предложении в ином строю, нежели это установлено грамматикой.

Как, например, в миниатюре «Голуби»: «… не бегало зыби по этому морю; не струился душный воздух: назревала гроза великая». Или в запеве миниатюры «Лазурное царство»: «О лазурное царство! О царство лазури, света, молодости и счастья!»

Разумеется, в «Стихотворениях в прозе» инверсия несколько ослаблена (по сравнению с каноническим стихом), но не приметить ее нельзя – слишком она важна и существенна в своеобразно упорядоченной поэтике тургеневских миниатюр.

Самый процесс творчества рождает на разных его этапах потребность в том или ином виде поэтической речи. Пастернак, например, полагал, что Шекспир к стихам «прибегал как к средству наискорейшей записи мыслей. Это доходило до того, что во многих его стихотворных эпизодах мерещатся сделанные в стихах черновые наброски к прозе» [3].