Василий Шукшин - Там, вдали

Жена нашла нитроглицерин, Фонякин проглотил таб-летку, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. Женщи-ны замерли около него.

Долго все молчали.

-- Седин не пожалела, -- негромко заговорил Фонякин, не открывая глаз. -- Не пощадила...

-- Папа, при чем здесь ты?

Мать дернула дочь за руку, показала глазами на дверь. Ольга вышла.

-- Отец, конечно, ни при чем. Эх, вы...

-- Паша, успокойся. Ну не надо сейчас-то...

-- Ты замолчи! -- Фонякин вздохнул и сам замолчал. Только часто и глубоко дышал.

Вечером Ольга ушла из дома. Совсем.

Через два дня приехал Петр.

Тещи дома не было, Петр прошел в комнату Фонякина.

Павел Николаевич лежал в кровати.

-- Что, опять? -- спросил Петр. Даже не поздоровался.

Фонякин за эти два дня изменился до неузнаваемости: глаза впали, нос заострился, как у покойника, на щеках, в морщинах залегли нехорошие тени.

-- Сядь, Петро, -- сказал он. Сам несколько приподнял-ся на полушках. -- Как дома?

-- Тетку схоронил, -- Петр отодвинул на стуле лекарст-ва, присел на краешек. Хотел закурить, но спохватился.

-- Да, кури! Дай, я тоже закурю.

-- Может, не надо?

Закурили.

-- Что с теткой-то?

-- Рак желудка. Пятнадцать килограмм от человека ос-талось.

-- Успел еще?

-- Успел. Только не узнала...

Долго молчали.

-- Ну, крепись, Петро... Все к одному: Ольга ушла из до-ма. К учителю... есть тут у нас...

Петр не понял.

-- Как ушла?

-- Ушла. Совсем. Замуж вышла, -- Фонякин опустился на подушки. Видно, немалого стоили ему эти слова. При-крыл глаза, шумно вздохнул. -- От тебя ушла, не понима-ешь, что ли?

Волной -- от макушки до пят -- окатил Петра мерзкий озноб. И схлынул. Жарко сделалось. Он молчал. Фонякин по-смотрел на него... и отвернулся.

-- Где он живет? Учитель... -- спросил Петр.

-- У бабки Маланьи... Спросишь -- покажут.

Петр поднялся.

-- Петя... -- Фонякин привстал, глянул прямо в глаза зя-тю. -- Не делай там греха... прошу. Хоть ты-то... Ничего же не изменишь. Как сына прошу...

Слова Павла Николаевича дошли до него, когда он шел к учителю. Он сбавил шаг. Надо было сообразить, как дей-ствовать. Но что тут сообразишь?! Так и вошел, ничего не придумав, -- какие слова говорить, что вообще делать?

-- Здравствуйте.

Они о чем-то оживленно и, кажется, резковато бесе-довали. Юрий ходил по комнате, Ольга сидела у стола, по-ложив ногу на ногу. И первое, что бросилось в глаза Пет-ру, -- круглые, тупые, крепкие коленки Ольги. Не сама Ольга, не взгляд ее, не Юрий Александрович -- колени. И почему-то это успокоило, отрезвило. Потом уж он увидел и Ольгу, и учителя... А так как они промолчали на его "здрав-ствуйте", он еще раз громко сказал:

-- Здравствуйте, говорю. Что за невежливость такая?

-- Здравствуйте, -- сказал Юрий.

Ольга внимательно -- с таким знакомым любопытст-вом! -- смотрела на Петра.

-- Сесть-то можно? -- весело спросил тот. И сел, не ожи-дая приглашения.

Вспомнилось ему, как когда-то, в ранней молодости, случалось одному нарваться на ораву ребятни из чужого, враждебного края. Точь-в-точь такое же чувство: сперва мгновенная оторопь -- она хоть и мгновенная, хоть и ото-ропь, а успеешь заметить: высок ли плетень, что рядом, не махануть ли через него? Успел заметить Петр, что Юрий растерялся, если не испугался, Ольга приготовилась -- ждет какой-нибудь выходки от Петра, вся наструнилась, но спо-койная и -- вот-вот -- в глазах появится насмешка.

-- Давайте познакомимся! -- Петр встал, шагнул к Юрию... И опять успел заметить, как в глазах Ольги метнулся испуг. И погас. Но еще самую малость -- шагни Петр решительнее или сунься в карман -- она или вскочила бы, или крикну-ла. -- Ивлев Петр, -- представился он.

-- Юрий.

Петр сел.

-- Ты любишь ее? -- в упор спросил он Юрия.

-- Да, -- ответил Юрий, несколько более решительно, чем этого требовал простой вопрос, несколько даже тор-жественно. Он тоже, наверно, шагнул в яму. Ольгу покоро-било это.

-- Ты, Ольга?

-- Когда я еще была в пионерах, меня учили, что на до-просах надо молчать. Я...

-- Ты любишь? -- переспросил Петр, меняясь в лице. Ольга знала, что это такое -- когда он меняется в лице.

-- Да, -- сказала она.

-- Вот и все, -- сказал Петр.

"Убить!" -- стукнуло в голову, и уж гнилостный, страш-ный холодок беды дохнул в грудь.

-- Вот и все, -- повторил он. И полез закуривать. -- Раз-говор кончен, -- он устал, и все стало безразлично. Сунул обратно папиросы, поднялся и пошел к двери. -- Прощай-те, -- сказал на ходу. И хлопнул дверью.

Во дворе его догнала Ольга.

-- Я провожу тебя.

-- Зачем?

-- Мне хочется.

-- Пойдем.

Долго шли молча. Петр шагал широко, Ольга едва поспе-вала за ним.

-- Отца видел? -- спросила она.

-- Видел.

-- Какой?

-- Лежит.

-- А там... с теткой?

-- Померла

Опять долго молчали, почти до самого дома Фонякиных.

-- Петр... у меня сердце кровью плачет... Я проклинаю се-бя... Мне жалко вас -- тебя и отца...

-- Это ты брось. Зря.

-- Все равно вы самые хорошие, самые родные мне.

-- Брось, Ольга! Чего ты?.. Совсем непохоже на тебя. Не нам с тобой плакать.

-- Я домой не пойду.

-- Почему?

-- Не надо, отец разволнуется. Я подожду.

Фонякин сидел в кровати, когда вошел Петр.

-- Что? -- спросил он испуганно. -- Скоро как-то...

-- Ничего, все обошлось. Успокойтесь, -- Петр присел к нему на кровать. Говорить было совершенно не о чем. Тяже-ло было бы о чем-нибудь говорить.

-- Ну, поехал. -- Петр поднялся. -- Выздоравливайте.

Фонякин кивнул.

-- Трудовую книжку вышлите потом.

-- Ладно. Куда сейчас?

-- К дяде. Старенький он уж стал... инвалид.

Фонякин опять кивнул.

-- Не обессудь, Петро. Я ничего тут не мог сделать.

-- Да что вы! Поправляйтесь, главное. Я не пропаду, -- Петр пожал крупную слабую ладонь тестя. Когда-то -- он да-же и не успел заметить, когда и за что, -- полюбил он этого доброго человека, вечного труженика. И понял это только сейчас.

И его тоже больно отрывать от сердца.

-- Будьте здоровы.

-- Счастливо тебе, -- Фонякин глядел вслед Петру, пока за ним не закрылась дверь.

Ольга ждала его.

-- Вот так, Ольга.

-- Как он? -- пока Петра не было, она заметно успокои-лась.

-- Ничего. Поругались, наверно?

-- Да. Хуже -- он меня ударил. Первый раз в жизни...

-- Ну... ты больней бьешь.

-- Куда сейчас?

-- Домой. Дядька плохой тоже... Ничего, Ольга, все будет нормально.

-- Не торопись, куда бежишь-то?

Петр сбавил шаг.

-- Он хороший человек? Учитель-то?

-- Хороший, -- не сразу ответила Ольга. -- Но это... опять не то. Я не знаю, -- она не жаловалась, не сожалела.

На Петра никак не подействовали ее слова. Вышли уже на край села, а за селом открывалась даль. Всхолмленная, в лесах, но необозримо широкая, раздольная. Представилось Петру, что надо идти ему в эту даль -- незнакомую, необъ-ятную. Непривычно, чуть страшновато, но уже думалось о том, как будет ТАМ, ВДАЛИ. Уже шагал он ТУДА, и остановить его было нельзя. Именно оттого, что непривычно, и неведомо, и неоглядно широко, манило и влекло ТУДА.