Станислав Шуляк - Лука

Академики усадили молодых людей тоже на ящики (из-под патронов) и долго хлопотали вокруг них, чтобы сделать им поудобнее, а академик Валентин, когда жена его отвернулась на минуту, попробовал даже усадить к себе Деканову секретаршу на колени, но девушка не позволила академику надолго такую вольность. Лука осмотрелся по сторонам.

В помещении всего только света - было пламя от спиртовки, вокруг которой, подобно язычникам, сидела на ящиках вся представительная компания, и еще маленькое высокое окошко, сквозь которое виднелся, кажется, двор Академии.

- Если здесь придется часто бывать, - думал Лука, - то хорошо бы сказать, чтобы провели сюда электричество, и тогда, может быть, не придется больше разбивать ноги в темноте, хотя можно, конечно, просто идти осторожней, потом-то я лучше буду знать дорогу, в тягостной обогащенности последующим опытом, и, может быть, всему виною моя поспешность...

- Прежде здесь было электричество, - деликатно разъяснил академик Остап, как будто угадавши мысли молодого человека, - но потом, когда сгорело, его не стали снова делать. Потому что боялись пожара. Потому что, не дай Бог, еще сгорит дотла наша Академия, которой мы еще надеемся послужить верой. А это возможно, если пожар случится в подвале. Огонь-то распространяется лучше снизу вверх, об этом и во всех наших учебниках говорится. Да, а в электричестве следует больше всего опасаться замыкания.

И Лука кивком головы подтверждал справедливость последнего замечания академика.

- Ах, мы так счастливы, - говорили жены академиков, - что нам наконец-то позволено познакомится с новым руководителем Академии. Вы такой корректный! Вы такой представительный! Вы такой ответственный и умный!..

Академики нетерпеливо и подозрительно внимали излияниям женщин и, кажется, несколько опасаясь, как бы их жены не наговорили каких-нибудь глупостей, спешили сами завести дружескую беседу.

- Кое-кто считает, - говорил Луке академик Остап, наклонившись к уху молодого человека и деликатно прикрывая рот ладонью, - что для руководства Академии самое главное - определить свое отношение к молодежи. Должен сразу же подчеркнуть, что я, со своей стороны, в корне не согласен с такой постановкой вопроса. Но, если бы мне было позволено обратиться к нашей славной молодежи (вполне, впрочем, определившейся в своем обывательстве) с частной беседой, я сказал бы им: "Зачем вы так стремитесь за границу? Вот, посмотрите на меня, академика Остапа. Вы все знаете меня. Я ваш известный академик. Я вот недавно был за границей, и там, знаете, куда ни посмотришь, всюду настоящий обман. Даже если поначалу все выглядит хорошо, так это тоже обман. Точно вам говорю, ничего нет хорошего за границей".

- Осик, ты расскажи еще насчет вещевого рынка, слышишь?! - вмешалась в разговор жена академика Остапа. - И насчет машин расскажи.

- Да подожди же, Софочка, - останавливал жену академик Остап, - позволь же мне рассказать уважаемому Луке о моих заграничных впечатлениях.

- А вы знаете, я тоже была с ним за границей, - успела еще вставить женщина прежде, чем академик продолжал свой рассказ.

- Однажды я хотел посмотреть Эйфелеву башню. Потому что все вокруг говорили: "Эйфелева башня! Эйфелева башня! Как же не посмотреть Эйфелеву башню?!" Иду я по улице и вдруг вижу: Эйфелева башня. Я иду прямо на нее. Иду, иду. Все ближе и ближе. И вдруг, когда я подошел совсем близко, оказалось, что это не Эйфелева башня, а всего лишь костыль инвалида, прислоненный к стенке. Инвалид зашел там в кафе выпить пива, а костыль оставил на улице, прислоненным к стенке. Потому что, когда пьешь пиво, никаких костылей не нужно. А когда выходишь, так нужны обязательно.

- Да, а если там, допустим, по улице едет машина, - быстро говорила жена академика Остапа, кажется, опасавшаяся, что ее снова остановят, - так у всякой машины там окна зеленые. А если по стеклу хоть даже молотком колотишь, так оно совсем даже не бьется. Ну так, разве где трещина появится.

- Да подожди же, Софочка, - недовольно говорил академик, - я ведь еще не кончил рассказывать.

- А еще, если там на рынок приходишь, - тараторила женщина, привставши даже со своего ящика, - и, если, допустим, тебе понравилась серебряная сахарница или лопатка для торта, да еще вся с цветочками, ты просишь завернуть, тебе заворачивают, ты идешь домой, а приходишь, разворачиваешь, а там вместо сахарницы или лопатки для торта - старая рукоятка от утюга. Они там все просто настоящие цыгане в этом отношении.

- Да, - нехотя соглашался академик Остап, - и это тоже. А еще, бывает иногда, мальчишки спрячут костыль куда-нибудь, и это у них там считается, что Эйфелеву башню украли.

Объявили, что сварился кофе, и, пока академик Валентин хитро кося своим черным глазом на Луку и Деканову секретаршу, твердой рукой разливал густой напиток по стаканам, академик Остап продолжал свой рассказ.

- Я тогда огляделся по сторонам, - говорил академик, - посмотрел направо, посмотрел налево. И снова вижу: Эйфелева башня. Я пошел к Эйфелевой башне. Но, когда подошел совсем близко, то это оказался шнековый маслобойный пресс. "Что ж такое, - думаю, - как же мне найти Эйфелеву башню?" Черт его знает, иногда там как будто что-то случается с перспективой. Потом спросил у прохожего, и оказалось, что Эйфелеву башню возят сейчас на специальном поезде по всей Европе, по разным странам. Потому что все европейцы хотят видеть Эйфелеву башню, вот и приходится возить. Привезут, покажут и дальше повезут. А потом за это деньги собирают. И это за границей каждый мальчишка знает. У них там все - выставка. Там главное даже не иметь, а выставлять, что имеешь. Может быть, Эйфелеву башню когда-нибудь и к нам привезут, чтоб и мы могли посмотреть, хотя кто это может сказать точно?.. Но только вы не думайте, пожалуйста, что я туда развлекаться ездил. О, я за границей все время о науке думал. Да если бы мы захотели, то могли бы и у себя организовать ничуть не хуже Мекку. У них там, знаете, отовсюду, из каждой трубы дым идет. А художники за этот дым большие деньги платят. О, художники-то там все славны своим отщепенчеством. А крестьяне там никогда не болеют, насколько это я точно знаю...

Лука уже начинал чувствовать голод, потому что по времени, если бы ему не пришлось принимать академиков, он бы уже давно обедал дома, и, когда в дружеской беседе вышла непринужденная пауза, он стал разворачивать свой сверток, данный ему человеком сурового вида. Но как-то так получилось, что, когда он развернул сверток и взял в руку бутерброд, то на хлебе вместо колбасы или сыра почему-то оказалась живая мышь. Лука даже вздрогнул от своего неожиданного открытия; мышь быстро сбежала по руке и бедру молодого человека на землю и тотчас же исчезла в темноте.