Станислав Шуляк - Лука

- Каждое суждение мое должно быть теперь справедливо, - думал еще Лука. - Но также скромно и ненавязчиво. Я должен поражать всех особенной справедливостью своих суждений. Пусть даже я буду говорить мало, больше слушать, а потом в разговоре, когда все собеседники выскажутся, я должен буду говорить что-то такое, что сразу примирило бы все разногласия, что поразило бы всех своей неожиданной справедливостью, а потом, когда я стану старше, или даже состарюсь, все мои высказывания приобретут особенные благожелательность и весомость. Хорошо бы, если в старости внешне я стал похожим на Тагора или на Гете. Хорошо бы, если ко мне приходили за советом, пусть даже за мелочью - я буду готов помогать и мелочью. Нужно еще, наверное, вот только жить с особенным сочувствием к миллионам, многие из которых уже состарились, иссохли и порастратились, так и не дождавшись каких-нибудь заметных, благополучных, приемлемых изменений мира... Но, главное, я должен подавлять в себе восторженность. Даже наоборот: каждую минуту испускать от себя деловитость.

Хотя Луку теперь нередко посещали подобные мысли, но что еще так глубоко осознается человеком, что еще по-настоящему прочувствывается им, как не то, что испытано им на практике.

Однажды Лука захотел проверить, какого он все-таки ранга руководитель. Он распорядился на целую неделю прекратить занятия в Академии, всех студентов распустить по домам, а в самой Академии в это время провести дезинфекцию всех помещений (что было вовсе не прихотью), и, в общем, Лука убедился, что - высокого ранга. Его распоряжение исполнили, и молодому человеку доставляло тайное, соблазнительное удовольствие ходить по пустынным коридорам проветриваемой после дезинфекции Академии и временами кое-где вдыхать грудью и незначительный запах какой-то ядовитой, несъедобной хлорки.

- Руководитель должен быть подобен высокому пику на плоскогорье, думал еще Лука, - с вершины которого истекает осязаемыми потоками на его подвластных и подчиненных его значительная руководительская высокая духовная энергия. Впредь я должен быть по-настоящему счастлив, когда мне удастся хоть сколько-нибудь приблизиться к избранному мной же самим образцу. И, если бы я не решил посвятить себя наукам, тогда, пожалуй, можно было бы даже заняться подробным изучением и моих собственных руководительских эманаций.

Иногда случалось, что Лука отдавал распоряжения, которые хотя и в точности исполнялись и нисколько не вызывали прекословия у подчиненных, и приводили, в общем, к благоприятным последствиям для дела, но все же и по зрелому размышлению оставались не совсем понятными, странными, необъяснимыми.

В Академии завелся страшный, неуловимый вурдалак, которого хотя толком никто не видел и не знали даже, как он выглядит, но страху он за какие-то две недели такого успел нагнать на всю Академию, какого никто не испытывал, может быть, и за всю свою жизнь. В малоосвещенном глухом коридоре Академии он обычно выслеживал свою жертву - престарелого уважаемого профессора или маленькую одинокую студенточку, или молодого студента-богатыря, ударом волосатого кулака он сбивал на землю несчастную жертву, наступал коленом на грудь, тотчас же рвал зубами горло и жадно выпивал вытекавшую кровь всю до капли.

Говорили, что иногда это чудовище, набрасываясь на свою жертву, страшно хохотало, колотя себя в грудь, и вопило жутким, басовитым голосом, в котором было весьма мало человеческого: "Я член профкома! Член профкома! Член профкома!"

Лука, когда уже были испробованы все средства борьбы с этим страшным чудовищем, вдруг заявил, что для того, чтобы им извести вурдалака, следует резко повысить качество обучения студентов в Академии, и тогда не только одно это чудовище сгинет, но и все возможные последующие изведутся сами собой. Испробовали это средство (хотя и не особенно верили успеху), и странное дело - вскоре совершенно убедились в правоте Луки.

В одно утро, вставши ото сна, Лука делал перед раскрытым окном гимнастику, и когда после наклонов в сторону он стал энергично подпрыгивать и высоко подбрасывать ноги кверху, майка задралась у него на животе, и Лука тогда обнаружил скатанную в тугой шарик небольшую бумажку, торчавшую у него из пупка.

Растерянный Лука развернул бумажку, в которой было одно слово, длинное, несусветное и бессмысленное, и, хотя внизу не было ни подписи, ни пояснения к тексту (а на обороте - даже постскриптума), молодой человек все же тотчас угадал знакомую ему уже руку Декана.

- БУДУДАУРАУКА, - было твердо выведено на бумажке. Лука предполагал, что это, наверное, какая-то хитрая аббревиатура или какое-то иное сокращение, и тщетно старался разгадать содержание написанного.

- Может быть, это что-то японское, - думал Лука. - Как жаль, что здесь нет никаких пояснений к тексту И как жаль, что мне моего слабого разума не хватает на раскрытие всех обстоятельств туманных, с которыми иной раз приходится мне сталкиваться на моем пути, всех событий неясных, всех происшествий укромных, потаенных, с отдаленными подводными течениями, которые все есть украшение нашей многохитростной жизни. А без того как же мне воспользоваться этим посланием (наверное, важным, значительным и полезным) в моей практической деятельности?!

Стали разбирать архив Академии (хотя и без участия Декановой секретарши) - смотрят: а там одни жабы. Что ж такое, говорят, почему здесь жабы? В архиве должны быть распоряжения, папки и документы, это было бы естественно, и не должно быть, разумеется, никаких жаб.

А жабы, как будто чувствуя, что говорят о них, поигрывали дряблыми, подвижными зобами, равнодушно квакали и нетерпеливо поглядывали на непрошенных пришельцев своими выпуклыми, блестящими глазами, казавшимися оловянными.

Доложили Луке. Он надолго задумался, а потом говорит: это, наверное, оттого, что архив не разбирали долгое время, и в этом есть тоже частица и его, Луки, персональной вины, потому что нельзя сказать, что бы ему давно уже не было известно о необходимости разбирать архив.

- Архив - это история, - говорил еще Лука. - Это наша воплощенная история. Хотя кое-кому было, пожалуй, выгодно, чтобы это было всего лишь скопление бумажек. Вовсе никаких не квитанций прошедших времен. Строгих квитанций. А поэтому следует, несмотря ни на каких жаб, продолжать разбирать архив, и за это будут впредь награждать героями, я обещаю, а если кому-нибудь будет суждено сложить голову на этом поприще и даже, наверное, кому-то точно суждено, так его положат на гранит, и, посудите сами, что может быть красивее такой смерти?!

Лука и сам порой бывал неожиданно поражен, насколько все же у него в последнее время укрепился дух.

Однажды утром, когда в Академии еще никого не было по причине раннего времени, ни неугомонных, неоднообразных в проявлениях студентов, ни степенных профессоров, а одни только немолодые, смирные дворники, чрезвычайно чисто подметавшие двор Академии между корпусами и поднимавшие неимоверные клубы пыли и с удовольствием чихавшие от нее, как будто бы от матросского табака, Лука тогда пришел в Деканов кабинет и, сидя за столом, о чем-то размышлял довольно долго.