Александр Солженицын - Архипелаг ГУЛАГ. Книга 3

Так к свиньям собачьим надо было отбросить космическую программу! Отложить попечение о морском флоте Сукарно и гвардии Кваме Нкрумы! Хотя бы сесть да затылок почесать: как же нам быть? Почему наши лучшие в мире законы отвергаются миллионами наших граждан? Что заставляет их лезть в это гибельное ярмо, и чем невыносимее ярмо – тем ещё гуще лезут? Да как, чтобы этот поток иссяк? Да может, законы наши – не те, что надо? (А тут бы не обошлось подумать о школе задёрганной, о деревне запущенной и о многом том, что называется просто несправедливостью без всяких классовых категорий.) Да тех, уже попавших, как нам к жизни вернуть? – не дешёвым размахом «ворошиловской» амнистии, а душевным разбором каждого павшего – и дела его, и личности.

Ну, кончать Архипелаг – надо или нет? Или он – навеки? Сорок лет он гнил в нашем теле, – хватит?

Нет, оказывается! Нет, не хватит! Мозговые извилины напрягать – лень, а в душе и вовсе ничего не отзванивает. Пусть Архипелаг ещё на сорок лет останется, а мы займёмся Асуанской плотиной и воссоединением арабов!

Историкам, привлечённым к 10-летнему царствованию Никиты Хрущёва, когда вдруг как бы перестали действовать некие физические законы, к которым мы привыкли; когда предметы стали на диво двигаться против сил поля и против сил тяжести, – нельзя будет не поразиться, как много возможностей на короткое время сошлось в этих руках и как возможности эти использовались словно бы в игру, в шутку, а потом покидались безпечно. Удостоенный первой после Сталина силы в нашей истории – уже ослабленной, но ещё огромной силы, – он пользовался ею, как тот крыловский Мишка на поляне, перекатывая чурбан без цели и пользы. Дано ему было втрое и впятеро твёрже и дальше прочертить освобождение страны – он покинул это, как забаву, не понимая своей задачи, покинул для космоса, для кукурузы, для кубинских ракет, берлинских ультиматумов, для преследования Церкви, для разделения обкомов, для борьбы с абстракционистами.

Ничего никогда он не доводил до конца – и меньше всего дело свободы. Нужно было натравить его на интеллигенцию? – ничего не было проще. Нужно было его руками, разгромившими сталинские лагеря, – лагеря же теперь и укрепить? – это было легко достигнуто. И – когда ?

В 1956 году – году XX съезда – уже были изданы первые ограничительные распоряжения по лагерному режиму! Они продолжены в 1957 году – году прихода Хрущёва к полной безраздельной власти.

Но сословие Практических Работников ещё не было удовлетворено. И, чуя победу, оно шло в контратаку: так жить нельзя! Лагерная система – опора советской власти, а она гибнет!

Главное воздействие, конечно, велось негласно – там где-то за банкетным столом, в салоне самолёта и на лодочной дачной прогулке, но и наружу эти действия иногда прорывались – то выступлением «депутата» Б. И. Самсонова на сессии Верховного Совета (декабрь 1958): заключённые-де живут слишком хорошо, они довольны (!) питанием (а должны быть постоянно недовольны…), с ними слишком хорошо обращаются. (И в «парламенте», не признавшем свою прежнюю вину, никто, конечно, Самсонову не отповедал.) То – сокрушительной газетной статьёю о «человеке за решёткой» (1960).

И, поддавшись этому давлению; ни во что не вникнув; не задумавшись, что не увеличилась же преступность за эти пять лет (а если увеличилась, то надо искать причин в государственной системе); не соотнеся эти новые меры со своею же верой в торжественное наступление коммунизма, не изучив дела в подробностях, не посмотрев своими глазами, – этот проведший «всю жизнь в дороге» царь легко подписал наряд на гвозди, быстро сколотившие эшафот в его прежней форме и прочности.

И всё это произошло в тот самый 1961 год, когда Никита сделал ещё один последний лебединый порыв вырвать телегу свободы в облака. Именно в 1961 году – году XXII съезда – был издан указ о смертной казни в лагерях «за террор против исправившихся (то бишь против стукачей) и против надзорсостава» (да его и не было никогда!) и утверждены были пленумом Верховного Суда (июнь 1961) четыре лагерных режима – теперь уже не сталинских, а хрущёвских.

Всходя на трибуну съезда для новой атаки против сталинской тюремной тирании, Никита только-только что попустил завинтить и свою системку не хуже. И всё это искренне казалось ему уместимым и согласуемым!..

Лагеря сегодня – это и есть те лагеря, как утвердила их партия перед XXII съездом. С тех пор такими они и стоят.

Не режимом отличаются они от сталинских лагерей, а только составом заключённых: нет многомиллионной Пятьдесят Восьмой. Но так же сидят миллионы, и так же многие – безпомощные жертвы неправосудия: заметены сюда, лишь только б стояла и кормилась система.

Правители меняются. Архипелаг остаётся.

Он потому остаётся, что этот государственный режим не мог бы стоять без него. Распустивши Архипелаг, он и сам перестал бы быть .

Не бывает историй безконечных. Всякую историю надо где-то оборвать. По нашим скромным и недостаточным возможностям мы проследили историю Архипелага от алых залпов его рождения до розового тумана реабилитации. На этом славном периоде мягкости и разброда накануне нового хрущёвского ожесточения лагерей и накануне нового Уголовного кодекса сочтём нашу историю оконченной. Найдутся другие историки – те, кто, по несчастью, знают лучше нас лагеря хрущёвские и послехрущёвские.

Да они уже нашлись: это Святослав Караванский и Анатолий Марченко [136]. И будут ещё всплывать во множестве, ибо скоро, скоро наступит в России эра гласности!

Например, книга Марченко даже притерпевшееся сердце старого лагерника сжимает болью и ужасом. А в описании современного тюремного заключения она даёт нам тюрьму ещё более Нового Типа, чем та, о которой толкуют наши свидетели. Мы узнаём, что Рог, второй рог тюремного заключения (Часть Первая, глава 12), взмыл ещё круче, вкололся в арестантскую шею ещё острей. Сравнением двух зданий Владимирского централа – царского и советского – Марченко вещественно объясняет нам, почему не состаивается аналогия с царским периодом русской истории: царское здание сухое и тёплое, советское – сырое и холодное ( в камере мёрзнут уши! и никогда не снимаются бушлаты), царские окна заложены советскими кирпичами вчетверо – да не забудьте намордники!

Однако Марченко описывает только Дубравлаг, куда ныне стянуты политические со всей страны. Ко мне же стёкся материал по лагерям бытовым, из разных мест – и перед авторами писем я в долгу, не должен смолчать. И в долгу вообще перед бытовиками: я мало уделил им во всей толще пройденной книги.

Итак, постараюсь изложить главное, что мне известно о положении в современных лагерях.