Александр Солженицын - Архипелаг ГУЛАГ. Книга 3

Чтоб меньше было такого безтолкового крику, эти собеседования принимали и вид прямых переговоров по высокому дипломатическому образцу: в июне как-то поставили в женской зоне долгий столовский стол и по одну сторону на скамье расселись золотопогонники, а позади них стали допущенные для охраны автоматчики. По другую сторону стола сели члены Комиссии, и тоже была охрана – очень серьёзно стояла она с саблями, пиками и рогатками. А дальше подталпливались зэки – слушать толковище, и подкрикивали. (И стол не был без угощений! – из теплиц хоздвора принесли свежие огурцы, с кухни – квас. Золотопогонники грызли огурцы не стесняясь…)

И ещё было как-то полускрытое совещание лагерной Комиссии с пятью генералами МВД в домике у вахты 3-го лагпункта.

Требования-просьбы восставших были сформулированы ещё в первые два дня и теперь повторялись многократно:

– наказать убийцу евангелиста;

– наказать всех виновных в убийствах с воскресенья на понедельник в хоздворе;

– наказать тех, кто избивал женщин;

– вернуть в лагерь тех товарищей, которые за забастовку незаконно посланы в закрытые тюрьмы;

– не надевать больше номеров, не ставить на бараки решёток, не запирать бараков;

– не восстанавливать внутренних стен между лагпунктами;

– восьмичасовой рабочий день, как у вольных;

– увеличение оплаты за труд (уж не шла речь о равенстве с вольными);

– свободная переписка с родственниками и иногда свидания;

– пересмотр дел.

И хотя ни одно требование тут не сотрясало устоев и не противоречило Конституции (а многие были только – просьба о возврате в старое положение), – но невозможно было хозяевам принять ни мельчайшего из них, потому что эти подстриженные жирные затылки, эти лысины и фуражки давно отучились признавать свою ошибку или вину. И отвратна, и неузнаваема была для них истина, если проявлялась она не в секретных инструкциях высших инстанций, а из уст чёрного народа.

Но всё-таки затянувшееся это сидение восьми тысяч в осаде клало пятно на репутацию генералов, могло испортить их служебное положение, и поэтому они обещали. Они обещали, что требования эти почти все можно выполнить, только вот (для правдоподобия) трудно будет оставить открытой женскую зону, это не положено (как будто в ИТЛ двадцать лет было иначе), но можно будет обдумать, какие-нибудь устроить дни встреч. А вот начать в зоне работу следственной комиссии (по обстоятельствам расстрелов) генералы внезапно согласились. (Но Слученков разгадал и настоял, чтоб этого не было: под видом показаний будут стукачи дуть на всё, что происходит в зоне.) Пересмотр дел? Что ж, и дела, конечно, будут пересматривать, только надо подождать . Но что совершенно безотложно – надо выходить на работу! на работу! на работу!

А уж это зэки знали: разделить на колонны, оружием положить на землю, арестовать зачинщиков.

«Нет, – отвечали они через стол и с трибуны. – Нет! – кричали из толпы. – Управление Степлага вело себя провокационно! Мы не верим руководству Степлага! Мы не верим МВД!»

– Даже МВД не верите? – поражался заместитель министра, вытирая лоб от крамолы. – Да кто внушил вам такую ненависть к МВД?

Загадка.

– Члена Президиума ЦК! Члена Президиума ЦК! Тогда поверим! – кричали зэки.

– Смотрите! – угрожали генералы. – Будет хуже!

Но тут вставал Кузнецов. Он говорил складно, легко и держался гордо.

– Если войдёте в зону с оружием, – предупреждал он, – не забывайте, что здесь половина людей – бравших Берлин. Овладеют и вашим оружием!

Капитон Кузнецов! Будущий историк кенгирского мятежа разъяснит нам этого человека. Как понимал и переживал он свою посадку? В каком состоянии представлял своё судебное дело? давно ли просил о пересмотре, если в самые дни мятежа ему пришло из Москвы освобождение (кажется, с реабилитацией)? Только ли профессионально-военной была его гордость, что в таком порядке он содержит мятежный лагерь? Встал ли он во главе движения потому, что оно его захватило? (Я это отклоняю.) Или, зная командные свои способности, – для того, чтобы умерить его, ввести в берега (и взаимные расправы предотвратить, сдерживая Слученкова) и укрощённой волною положить под сапоги начальству? (Так думаю.) Во встречах, переговорах и через второстепенных лиц он имел возможность передать карателям то, что хотел, и услышать от них. Например, в июне был случай, когда отправляли за зону для переговоров ловкача Маркосяна с поручением от Комиссии. Воспользовался ли такими случаями Кузнецов? Допускаю, что и нет. Его позиция могла быть самостоятельной, гордой.

Два телохранителя – два огромных украинских хлопца – всё время сопровождали Кузнецова, с ножами на боку.

Для защиты? Для расплаты?

(Макеев утверждает, что в дни восстания была у Кузнецова и временная жена – тоже бандеровка.)

Глебу Слученкову было лет тридцать. Это значит, в немецкий плен он попал лет девятнадцати. Сейчас, как и Кузнецов, он ходил в прежней своей военной форме, сохранённой в каптёрке, выявляя и подчёркивая военную косточку. Он чуть прихрамывал, но это искупалось большой подвижностью.

На переговорах он вёл себя чётко, резко. Придумало начальство вызывать из зоны «бывших малолеток» (посаженных до 18 лет, – сейчас уже было кому и 20–21 год) – для освобождения. Это, пожалуй, не был и обман, около того времени их действительно повсюду освобождали или сбрасывали сроки. Слученков ответил: «А вы спросили бывших малолеток – хотят ли они переходить из одной зоны в другую и оставить в беде товарищей?» (И перед Комиссией настаивал: «Малолетки – наша гвардия, мы их не можем отдать!» В том и для генералов был частный смысл освобождения этих юношей в мятежные дни Кенгира; уж там не знаем, не рассовали бы их по карцерам за зоной?) Законопослушный Макеев начал всё же сбор бывших малолеток на «суд освобождения» и свидетельствует: из четырёхсот девяти , подлежавших освобождению, удалось ему собрать на выход лишь тринадцать человек. Учитывая расположение Макеева к начальству и враждебность к восстанию, этому свидетельству можно изумиться: 400 молодых людей в самом расцветном возрасте, и даже в массе своей не политических, отказались не только от свободы! – но от спасения! – остались в гиблом мятеже…

А на угрозу военного подавления Слученков отвечал генералам так: «Присылайте! Присылайте в зону побольше автоматчиков! Мы им глаза толчёным стеклом засыпем, отберём автоматы! Ваш кенгирский гарнизон разнесём! Ваших кривоногих офицеров до Караганды догоним, на ваших спинах войдём в Караганду! А там – наш брат!» [64]

Можно верить и другим свидетельствам о нём. «Кто побежит – будем бить в грудь!» – и в воздухе финкой взмахнул. Объявлял в бараке: «Кто не выйдет на оборону – тот получит ножа!» Неизбежная логика всякой военной власти и военного положения…