Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2

– Но я должен быть уверен… как это воспримет вся остальная Россия. – И голубым растерянным взглядом искал ответа у них, избегая Рузского: – Не отзовётся ли это… – не нашёл, как выразиться скромно.

– Нет! нет, Ваше Величество, не отзовётся! – это-то Гучков знал твёрдо. – Опасность – совсем не здесь. Опасность, что если раньше нас другие объявят республику – вот тогда… Вот тогда возникнет междуусобица. Мы должны спешить укрепить монархию раньше.

Также и Шульгину этот вопрос был ясней той неожиданной заминки с наследованием. И он давно порывался вступить с монологом, зачем и ехал:

– Ваше Величество! – горячо, убедительно заговорил он. – Позвольте мне дать некоторое пояснение, в каком положении приходится работать Государственной Думе.

Описал, как наглая толпа затопила весь Таврический дворец, у Думского Комитета – две маленьких комнаты.

– Туда тащат всех арестованных, и ещё счастье для них, что тащат, так как это избавляет их от самосуда толпы… Дума – это ад! Это – сумасшедший дом!

Но кажется, такая горячая характеристика не укрепляла позиции приехавших депутатов? Шульгин исправился:

– Но мы содержим символ управления страной, и только благодаря этому некоторый порядок ещё может сохраняться. Вот – не прервалось движение на железных дорогах. Но нам неизбежно придётся вступить в решительный бой против левых элементов, для этого нам нужна прочная почва. Ваше Величество, помогите нам её создать!

Они просто умоляли, они ничего не вынуждали!

А Государь всё никак не мог увериться, не мог охватить:

– Но я хотел бы, господа, иметь гарантию, что вследствие моего ухода не будет пролито ещё новой крови…

О, как раз наоборот! Наоборот как раз! Только отречение и спасёт Россию от перспективы гражданской войны!

Действительно: зато – миролюбие. Зато – ни над кем никаких расправ.

А вот относительно изменённого Государем проекта – конечно, тут надо… Хотя бы посоветоваться четверть часа.

Но Гучков принял легче и быстрее. Да ведь он ехал сюда, зная несравненное упорство этого человека, ожидая самый изнурительный и, быть может, безуспешный поединок, так что пришлось бы вернуться лишь с ответственным правительством и с кусочком конституции, – а тут уже всё было сломлено, отречение – подавалось на блюде, цель долгой общественной борьбы – вырвана, надо брать, пока протягивают.

И – ему отказала ненависть к этому человеку. И он сказал великодушно:

– Ваше Величество! Конечно, я не считаю себя вправе вмешиваться в отцовские чувства. В этой области нет места политике и невозможно никакое давление. Против вашего предложения мы возразить…

Слабое удовлетворение проявилось на истерпевшемся лице Государя.

Отыскалась та точка, где он упёрся: в праве на единственного сына!

Депутаты не находились, и Государь не вынуждал их аргументов. Он тихо поднялся и ушёл в свой вагон, так и в руки не взяв привезенного депутатами проекта.

Не объяснив: давал ли он им перерыв подумать? Или уже принял решение сам?

В салоне разбрелись, закурили. Добавился неприглашённый толстоплечий генерал Данилов, до сих пор завистно переминавшийся на платформе.

Тут стали говорить, в голову пришло: что ведь должны бы существовать какие-то специальные законы престолонаследия, и не худо бы с ними справиться. Граф Нарышкин, до сих пор ведший запись беседы, сходил и принёс из канцелярии нужный том законов Российской империи. Листали, искали, может ли отец-опекун отречься за сына. Не находили.

Не находили видов отречения, но и самого раздела об отречении вообще – тоже не находили.

Двадцать лет боролись, желая ограничить или убрать царя, – никто не задумался о законе, вот штука.

Гучков и Шульгин теперь совещались, верней безпорядочно думали каждый своё.

Если Михаил станет центральной фигурой, то он может повести и неожиданную самостоятельную политику. Монархия может и не принять желанного приличного образа: чтобы монарх королевствовал, но не правил. Такой исход противоречил решению и желаниям Временного правительства.

Просто не успели договорить, сразу не сообразишь. Шульгин сказал бы, немного с романтикой: Ваше Величество! Алексей – естественный наследник, всем понятное воплощение монархической идеи. На нём нет пятен и упрёков. Найдётся немало людей в России, готовых умереть за этого маленького царя…

А может быть, тут есть и свои плюсы? Если на троне останется царевич – очень трудно будет изолировать его от влияния отца и, главное, так ненавидимой всеми матери. Сохранятся прежние влияния, отход родителей от власти покажется фиктивным. Если же мальчик останется при троне, но будет разлучён с родителями реально, уедут они за границу, – это отзовётся на его слабом здоровьи, да и будет он всё время думать о родителях, и в его душе могут подняться недобрые чувства к разлучникам.

Критиковать – легче всего, и теперь Данилов предлагал Гучкову свою критику: не опасно ли принять порядок, не предусмотренный престолонаследием? не вызовет ли отречение в пользу Михаила крупных осложнений впоследствии?

Гучков перетолкнул надоедного Данилова к Шульгину. А Шульгин, про себя лихорадочно прокручивая, вдохновенно нашёл, вздумал ещё и так: если, не дай Бог, придётся и следующему монарху отрекаться (в этой обстановке – нечему удивляться), то Михаил может мирно отречься, а несовершеннолетний Алексей и отречься не может, и тогда – что?..

Тем временем Рузский, обиженный, что смазана вся его роль в отречении, порицал депутатов: как же они могли ехать по такому важному государственному вопросу и не взять с собой ни тома основных законов, ни юриста?

Да не ожидали они такого решения! Да нужно представить себе нынешнюю петроградскую обстановку!

Но вот важный довод: если трон займёт мальчик, то правомочна ли будет его присяга на верность конституции? А именно такой присяги Думский Комитет и хотел, чтобы новый царь не мог восстановить независимости трона. От Михаила же сразу можно будет такой присяги потребовать. Михаил как регент должен будет отстаивать все полные права наследника. Михаил как царь может быть ограничен уже при вступлении, и это посодействует…

Гучкову не хотелось принимать государева варианта. Но утомлённый мозг не мог найти сильного аргумента против.

Да он так был поражён, до чего ж не сопротивлялся царь отречению! Десятилетия жившим под этой императорской махиной вообразить и ожидать такое – было невозможно! Такой успех шёл в руки сам – как было его не брать? Одним шагом Гучков совершал уникальный поступок в русской истории, обуздывал, быть может, революционную смуту – да ещё и спасал монархический принцип!

Да кажется – их решения никто и не ждал: Государь не возвращался. Он счёл дело уже решённым? или ушёл ещё сам обдумывать?