Федор Сологуб - Мелкий бес

Ольга Васильевна, худощавая старушка, высокая и прямая, с добродушным лицом, которому она однако старалась придавать строгое выражение, и Саша Пыльников, мальчик хорошо откормленный и строго выдержанный своею теткой, сидели за чайным столом. Сегодня была Сашина очередь ставить варенье, из деревни, и потому он чувствовал себя хозяином, и важно угощал Ольгу Васильевну.

Послышался звонок, — и вслед за тем в столовой появился Передонов. Коковкина была удивлена столь поздним посещением.

— Вот я пришел посмотреть нашего гимназиста, — сказал он, — как он тут живет.

Коковкина угощала его, но он отказался. Ему хотелось, чтобы они скорее кончили, и чтобы ему побыть одному с гимназистом. Выпили чай, перешли в Сашину комнату, а Коковкина не оставляла их, и разговаривала без конца. Передонов угрюмо смотрел на Сашу, — а тот застенчиво молчал. Ничего не выйдет из этого посещения, думал Передонов.

Служанка позвала зачем-то Коковкину. Она вышла. Пыльников тоскливо посмотрел за нею. Ему неловко было при этом угрюмом человеке. Передонов сел рядом с ним, неловко обнял его рукою, и, не меняя неподвижного выражения на лице, спросил:

— Что, Сашенька, хорошо ли Богу помолилась?

Пыльников стыдливо и испуганно глянул на Передонова, покраснел и промолчал.

— А? что? хорошо? — спрашивал Передонов.

— Хорошо, — сказал наконец Пыльников.

— Ишь ты, румянец какой на щечках, — сказал Передонов, — признавайся-ка, ведь ты девчонка? Шельма, девчонка?

— Нет, не девчонка, — сказал Пыльников, и вдруг, сердясь на себя за свою застенчивость, спросил зазвеневшим голосом, — чем это я похож на девчонку? Это у вас гимназисты такие, придумали дразнить за то, что я дурных слов боюсь; я не привык их говорить, мне ни за что не сказать, да и зачем говорить гадости?

— Маменька накажет? — спросил Передонов, щекоча Пыльникова.

Мальчик засмеялся, вывернулся из рук Передонова, и пересел подальше.

— У меня нет матери, — сказал он, — мама давно умерла, у меня тетя.

— Что ж, тетя накажет?

— Конечно накажет, коли я стану гадости говорить. Разве хорошо?

— А откуда тетя узнает?

— Да я и сам не хочу, — спокойно сказал Саша. — А тетя мало ли как может узнать. Может быть, я сам проговорюсь.

— А кто из ваших товарищей дурные слова говорит? — спросил Передонов.

Саша покраснел, и молчал.

— Ну, что ж, говорите, — настаивал Передонов, — вы обязаны сказать, нельзя покрывать.

— Никто не говорит, — смущенно сказал Саша.

— Вы же сами сейчас жаловались.

— Я не жаловался.

— Что же вы отпираетесь? — сердито сказал Передонов.

Саша чувствовал себя пойманным в какой-то скверный капкан. Он сказал:

— Я только объяснил вам, почему меня некоторые товарищи дразнят девчонкой… А я не хочу на них фискалить.

— Вот как, это почему же? — злобно спросил Передонов.

— Да нехорошо, — сказал Саша с досадливой усмешкой.

— Ну вот я директору скажу, так вас заставят, — злорадно сказал Передонов.

Пыльников покраснел.

— Нет, вы, пожалуйста, не говорите, Ардальон Борисыч, — просил он.

— Нет, скажу. Вот вы тогда увидите, как покрывать гадости. Вы должны были сами сразу пожаловаться. Вот погодите, вам достанется.

Пыльников встал, и в замешательстве теребил пояс блузы. Пришла Коковкина.

— Тихоня-то ваш, хорош, нечего сказать, — злобно сказал Передонов.

Коковкина испугалась. Она торопливо подошла к Саше, села рядом с ним, — от волнения у нее всегда подкашивались ноги, — и спросила боязливо:

— А что такое, Ардальон Борисыч? Что он сделал?

— Вот у него спросите, — с угрюмою злобою ответил Передонов.

— Что такое, Сашенька, в чем ты провинился? — спросила Коковкина, трогая Сашу за локоть.

— Я не знаю, — сказал Саша, и заплакал.

— Да что такое, что с тобою, что ты плачешь? — спрашивала Коковкина.

Она положила руки на плеча к мальчику, нагибала его к себе, и не замечала, что ему неловко. А он стоял, склонясь, и закрывал глаза платком. Передонов объяснял:

— Его там в гимназии дурным словам учат, а он не хочет сказать кто. Он не должен укрывать. А то и сам учится гадостям, и других покрывает.

— Ах, Сашенька, Сашенька, как же это ты так? Разве можно? Да как тебе не стыдно? — растерянно говорила Коковкина, отпустив Сашу.

— Я ничего, — рыдая отвечал Саша, — я ничего не сделал худого. Они меня за то и дразнят, что я не могу худых слов говорить.

— А кто говорит худые слова? — опять спросил Передонов.

— Никто не говорит, — с отчаяньем воскликнул Саша.

— Видите, как он лжет, — сказал Передонов, — его наказать надо хорошенько. Надо, чтобы он открыл, кто говорит гадости, а то на нашу гимназию нарекания пойдут, а мы ничего не можем сделать.

— Уж вы его извините, Ардальон Борисыч, — сказала Коковкина, — как же он скажет на товарищей? Ведь ему потом жить не дадут.

— Он обязан сказать, — сердито сказал Передонов, — от этого только польза будет. Мы примем меры к их исправлению.

— Да ведь они его бить будут? — нерешительно сказала Коковкина.

— Не посмеют. Если он трусит, пусть по секрету скажет.

— Ну, Сашенька, скажи по секрету. Никто не узнает, что ты сказал.

Саша молча плакал. Коковкина привлекла его к себе, обняла, и долго шептала что-то на ухо. Он отрицательно качал головой.

— Не хочет, — сказала Коковкина.

— А вот розгой его пробрать, так заговорит, — свирепо сказал Передонов. — Принесите мне розгу, я его заставлю говорить.

— Ольга Васильевна, да за что же? — жалобно воскликнул Саша.

Коковкина встала и обняла его.

— Ну, довольно реветь, — сказала она нежно и строго, — никто тебя не тронет.

— Как хотите, — сказал Передонов, — а только я тогда должен директору сказать. Я думал по-семейному, ему же лучше бы. Может быть, и ваш Сашенька прожженный. Еще мы не знаем, за что его дразнят девчонкой, — может быть, совсем за другое. Может быть, не его учат, а он других развращает.

Передонов сердито пошел из комнаты. За ним вышла Коковкина. Она укоризненно сказала:

— Арадльон Борисыч, как же это вы так мальчика конфузите невесть за что. Хорошо, что он еще не понимает ваших слов.

— Ну прощайте, — сердито сказал Передонов, — а только я скажу директору. Это надо расследовать.

Он ушел. Коковкина пошла утешать Сашу. Саша грустно сидел у окна, и смотрел на звездное небо. Коковкина молча погладила его по голове.

— Я сам виноват, — сказал он, — проболтался, за что меня дразнят, а он и пристал. Он самый грубый. Его никто из гимназистов не любит.

На другой день Передонов и Варвара переезжали наконец на новую квартиру. Ершова стояла в воротах, и скверно ругалась с Варварой. Передонов прятался от нее за возами.

На новой квартире тотчас же отслужили молебен. Необходимо было, по расчетам Передонова, показать, что он — человек верующий. Во время молебна запах ладана, кружа его голову, вызвал в нем смутное настроение, похожее на молитвенное.