Владимир Набоков - Истинная жизнь Севастьяна Найта

– А еще он может управлять таксомотором, – сказал мальчик, болтая худыми грязными ножками.

– Нет, я не буду с тобой пить, – сказал дядя «Черный», когда Пал Палыч поставил стаканы на стол. – Я лучше пойду погуляю с ним. Где его вещи?

Отыскали пальто мальчика, и «Черный» его увел. Пал Палыч разлил коньяк и сказал: «Вы уж не обезсудьте за эти стаканы. В России я был богат, а десять лет назад опять разбогател в Бельгии, да потом разорился. Ваше здоровье».

– Жена ваша шьет? – спросил я, чтобы не тянуть дальше.

– Да, стала вот портнихой, – сказал он с радостным смешком. – Сам-то я наборщиком, но только что потерял место. Она сейчас должна прийти. Не знал, что у нее знакомые в Германии, – прибавил он.

– Мне кажется, они познакомились в Германии, или может быть в Эльзасе.

Он с увлечением наливал себе другую, но тут вдруг остановился и вытаращил на меня глаза.

– Тут, боюсь, какая-то ошибка! – воскликнул он. – Это не иначе как моя первая жена. Варвара-то Митрофанна кроме Парижа нигде не бывала – ну, не считая России, конечно, – она сюда приехала из Севастополя через Марсель.

Он осушил свой стакан и засмеялся.

– Вот так штука, – сказал он, разглядывая меня с любопытством. – Мы с вами прежде не встречались? Вы мою бывшую лично знали?

Я покачал головой.

– Ваше счастье, – вскричал он. – Большое счастье! А эти ваши немцы послали вас вчерашнего дня искать – вы ее никогда не найдете.

– Почему же? – спросил я со все растущим интересом.

– Да потому что после того как мы с ней разошлись, а это было очень давно, я совершенно потерял ее из виду. Ее видели то ли в Риме, то ли в Швеции, а может, и нет – кто ее знает. Может быть она здесь, а может в пекле. Мне-то что за дело.

– И вы не можете мне подсказать, как ее найти?

– Не могу, – сказал он.

– Какие-нибудь общие знакомые?

– Ее знакомые, не мои, – сказал он, и его передернуло.

– Нет ли у вас хотя бы ее фотографии?

– Послушайте, – сказал он, – куда вы клоните? Полиция ее, что ли, ищет? Я, знаете, не удивлюсь, если она окажется международной шпионкой, Матой Хари какой-нибудь [69]! С нее станется. Еще как. Да и потом… Она не из тех, кого легко выбросить из головы, если уж она въелась тебе в нутро. Она высосала меня досуха, во всех отношениях. И деньги, и душу, например. Я бы убил ее… кабы не Анатоль.

– Это кто же? – спросил я.

– Анатоль? Да палач. Он тут при гильотине. Так значит вы все-таки не из полиции. Ведь не из полиции? Ну, дело ваше, мне-то что. Но она правда меня довела до сумасшествия. Мы с ней встретились, знаете, в Остенде, в каком это было… в 27-м, что ли, году – ей тогда было двадцать, да нет, и двадцати не было. Я знал, что она была чья-то там любовница и прочее, но мне было все равно. Для нее жизнь сводилась к питью коктэйлей, плотным ужинам в четыре часа утра, танцам «шими», или как там его называют, экскурсиям в бордели, потому что это было в моде у парижских снобов, накупанию дорогих нарядов и скандалам в гостиницах, когда ей казалось, что горничная украла ее мелочь, которую она потом сама же находила в ванной… Ну и прочее в том же роде – вы ее найдете в любом дешевом романчике, она настоящий типаж. Вечно придумывала себе какие-то редкие болезни, ездила на знаменитые курорты и…

– Постойте, – сказал я. – Это интересно. В июне 29-го года она была в Блауберге одна.

– Вот именно, но это было в самом конце нашей с ней жизни. Мы жили тогда в Париже, а потом скоро расстались, и я целый год работал на фабрике в Лионе. Я ведь остался без гроша.

– Вы хотите сказать, что она в Блауберге кого-то встретила?

– Чего не знаю, того не знаю. Вообще, не думаю, чтобы она очень уж далеко заходила в своих похождениях, то есть не думаю, чтобы она пускалась во все тяжкие, – по крайней мере я старался так думать, потому что вокруг нее всегда увивались мужчины, и она, наверное, позволяла им целовать себя, но я бы рехнулся, если б разрешил себе копаться в таких вещах. Раз, помню…

– Прошу прощенья, – перебил я его опять. – Вы совершенно уверены, что никогда не слышали о ее друге англичанине?

– Англичанине? Я думал, вас интересуют немцы. Нет, не знаю. В Сент-Максим, году в 28-м, был один молодой американец, так он чуть в обморок не падал каждый раз, что Нинка с ним танцовала, – ну и конечно в Остенде могли быть какие-то англичане, да и в других местах, но, сказать по правде, меня никогда не занимала национальность ее поклонников.

– Так, значит, вы совершенно уверены, что не знаете, что было в Блауберге и… и что было потом?

– Нет, – сказал он, – не думаю, чтобы кто-нибудь там привлек ее внимание. У нее тогда была эта полоса, когда она воображает себя больной, – ела только леденцы да огурцы, говорила о смерти, нирване и так далее, – Лхасса была ее слабость – ну, сами знаете.

– Как, собственно, ее звали? – спросил я.

– Когда мы познакомились, ее звали Ниной Туровец, но настоящее ли – – Да нет, вы ее не найдете, не думаю. Да что там – я и сам иногда ловлю себя на мысли, что ее никогда и не было. Я рассказал о ней Варваре Митрофанне, так она говорит, что это был просто дурной сон после дурной фильмы в синема. Как, вы уже уходите? Она сейчас вернется…

Он посмотрел на меня и рассмеялся (по-моему, он немного перебрал коньяку).

– Забыл! – сказал он. – Вам теперешняя моя женка не нужна. Да, кстати, – прибавил он, – документы у меня в полном ажуре. Могу показать мою карт де травай [70]. А если все-таки найдете ее, я хотел бы ее повидать, перед тем как ее посадят в тюрьму. А может, и не хотел бы.

– Что ж, благодарю за беседу, – сказал я, пока мы трясли друг другу руки – черезчур, может быть, энергично – сначала в комнате, потом в коридоре, потом в дверях.

– Это я благодарю вас, – кричал Пал Палыч. – Я вообще-то люблю поговорить о ней, жаль вот не сохранил ее карточек.

Я постоял немного и подумал. Все ли я выкачал из него… Ну да я всегда могу увидеться с ним… Нет ли случайной фотографии в каком-нибудь иллюстрированном журнале – где бывают фотографии автомобилей, мехов, собак, последних мод на Ривьере? Я задал ему этот вопрос.

– Может быть, – сказал он, – может быть. Она один раз выиграла приз на костюмированном балу, но я запамятовал, где это было.

Мне все города казались или ресторанами, или дансинг-холлами.

Он дико расхохотался, мотая головой, и захлопнул дверь. Когда я спускался по лестнице, навстречу медленно поднимались дядя «Черный» с мальчиком.

– В некотором царстве, – говорил Черный дядя, – жил-был автомобильный гонщик, у которого была маленькая белка; и вот в один прекрасный день…

По первому впечатлению мне показалось, что я достиг своей цели, – по крайней мере теперь я знал, кто была любовница Севастьяна; но скоро я несколько поостыл. Возможно ли, чтобы ею и вправду оказалась первая жена этого пустоплюя, думал я, едучи в таксомоторе к следующему адресу. Стоило ли пускаться по этому слишком уж правдоподобному следу? Что-то уж очень тривиален был образ, нарисованный Пал Палычем. Капризная соблазнительница, от которой гибнут безрассудные мужчины. Но разве Севастьян был безрассуден? Мне вспоминалось его резкое неприятие как явного зла, так и очевидного добра, трафаретных удовольствий и банальных невзгод. Такого рода женщина моментально вызвала бы в нем раздражение. Да и о чем бы она с ним говорила, даже если б ей и удалось познакомиться с тихим, несообщительным, рассеянным англичанином в отеле «Бомонт»? Услыхав ее суждения один только раз, он уж конечно стал бы избегать ее. Он, помнится, говорил, что у бойких бабенок бывает вялый ум и что нет ничего докучливей хорошенькой женщины, которая ищет развлечений; хуже того, он говорил, что как бы она ни была собою хороша, но когда видишь на ней кремовый слой пошлости, то уж непременно найдешь и в ее красоте какой-нибудь маленький порок, соответствующий привычкам ума. Он может и не прочь был откусить от яблока греха, ибо был равнодушен к самому понятию греха – исключая погрешностей против грамматики; но он терпеть не мог яблочного желе, консервированного и запатентованного. Он простил бы женщине шаловливую игривость, но не вынес бы напускной таинственности. Он мог бы снисходительно отнестись к девке, хлещущей пиво, но grand cocotte с пристрастием к гашишу была бы ему несносна. Чем больше я думал об этом, тем невероятнее все это представлялось… Но во всяком случае мне незачем было ломать себе голову над этой задачей, пока две остальные были еще неисследованы.