А Скалдин - Рассказ о господине Просто

Шкатулка понравилась. И снова появились аршины юбки, здесь уже можно сказать, потому что определение найдено ? это были не аршины плоскостей, а горизонтальные, и горизонтальность свидетельствует, что бесстыдного не было. Господин Просто ещё не знал, во что должно было бы превратиться лучше тело - в металл или в дерево,- он не был, однако, изысканным и не думал ни о фарфоре, ни о мраморе. Потом он не хотел ничего разбивать.

Фразы его,- то, чем он общался с людьми,- были слегка неправильны - не всегда мысль предугадывала возможности - значит разбить чужое было легко. Дерево и металл были спокойнее - к ним следовало бы применить силу, чтобы сломать их - он мог и не применять силы - это было в его власти.

Шкатулка оказалась в правильной пропорции к доске стола, на который он поставил её. Персидский орех середины доски принял соображение новой гостьи. Ключа у шкатулки не было.

Господин Просто вышел в другую комнату: нужно было решить - идти ему или не идти туда, к тётушке, куда он не дошёл в первый раз. В гостиной он не принимал таких решений - портрет в тёмной рамке стоял на столе в кабинете.

Но портрет не был возбудителем чувств - он был успокоителем их. Неудача была такою явной, что успокоиться следовало.

На портрете же были и глаза и нос - он был ещё больше представления. Он, наконец, таил в себе под отображениями отображения того, что Господину Просто пока не было известно ? он относился прямо к личности и не беспокоился о ногах, как бы уверенный, что ноги есть только продолжение главного.

Господин Просто смотрел на портрет минут десять - каждый завиток волос был вновь исследован, каждому закруглению формы было найдено уже знакомое определение, когда вновь предстали быстро идущие ноги, так быстро, что уловить их взглядом и разделить на имена частей было невозможно.

Он только знал, что в ногах напряжения и стремительности больше, чем в остальном. Но стремительность и напряжение раздражали. Господин Просто встал и вернулся в гостиную.

На горшке, в котором перед итальянским окном, в плетёной корзине росла пальма, лежала перечная банка: это был уже беспорядок не потому только, что такие вещи должны находиться на кухне, но и потому, что надпись:

"Чёрный

Чистый ПЕРЕЦЪ Сингапуръ

молотый"

с твёрдыми знаками, скучная, и рамка около надписи в жёлтых завитках на поле цвета воронёной стали ничто собою не представляли.

"Перец - молотый перец" и только. Это слишком просто, чтобы лежать в гостиной под пальмами.

Прежде чем выбросить банку вон, Господин Просто обернулся к ореховому столу. Шкатулка стояла на прежнем месте, но крышка её вздрагивала, и слабый человеческий писк раздавался из-под неё. Интонации и общее построение писка, не связанное в речь, были необыкновенны для уха только мгновение Господин Просто шагнул к столу и приподнял крышку шкатулки: из середины, как на пружинке, выскочил маленький человечек в жакетном костюме и с лорнетом в руке. Человечек сел на ребро своего невольного, очевидно, помещения.

Борода у него была широкая, седая и большая; брюки неправильно ношеные, ноги очень короткие в сравнении с туловищем, лицо гномика с красноватым носом, брюшко несколько преувеличенное.

Говорил он непонятное. Если бы факт его появления можно было взять сам по себе - он остался бы безразличным; но Господин Просто вспомнил приключение со шкатулкой в магазине, сказал вслух: "Вот ещё новая гадость!", схватил человечка поперёк талии и поднёс к себе поближе, чтобы рассмотреть лучше. Человечек запищал явственнее.

Но разве было равенство, чтобы с ним разговаривать? Необходимой для равенства Господин Просто полагал душу - здесь же искать её было невозможно. Он только вспомнил вдруг о банке из-под перца, протянул руку к цветочной корзине, взял оттуда банку и посадил в неё человечка - "чтобы не задохся" (на внутренней крышке банки были проделаны отверстия, чтобы сыпать перец - так всегда делается!).

Банка была положена на прежнее место, беспорядок её водворения туда был, так сказать, утверждён. Господин Просто, презрительный и успокоенный, надел вновь пальто и шляпу, взял трость с кабошоном, черепаховый партпапирос, посмотрел в записную книжку и вышел.

Здесь роль его кончается, и не только в рассказе, но и в пределах мировой истории. Презрительное действие, человечек, его писк, движение руки Господина Просто и перечная банка - соединившись вместе, привели к тому, что Господин Просто уже никогда не сможет узнать, как была скроена юбка с карманами и подобиями буфов на боках.

Я не собираюсь утверждать, что Господин Просто, выйдя на улицу, опять потерялся и уже окончательно. Вернее другое: должно быть, он очень быстро добрался до места по адресу, внесённому в записную книжку, он мог несколько часов смотреть и на золотые завитки волос и на ноги, выставляющиеся из-под юбки, несколькими месяцами позже он мог гладить и обнимать эти ноги, как хотел,- так бывает почти всегда! - он ездил в вагонах Международного Общества, отрезал купоны процентных бумаг, покупал снова и шкатулки и щёточки,- но улицы становились всё путаннее и путаннее, булочник, с рассуждением о товаре и с повадкою маятника, ходил всё быстрее и быстрее, носки его башмаков делались остроконечнее и длинней; фонарь на стреле начал покачиваться, не однажды звякнули его стекла,- и путь Господина Просто, наконец, определился.

Действие переходит в руки младших. Тем же, которые были старше Господина Просто, приходится вспоминать, а сам Господин Просто, если он даже существует, ещё вспоминать не может: это большая наука, которой он пока не прошёл.

Господин Просто! Я прошу вас выйти в эту дверь - вы мешаете мне закончить рассказ.

IV

Едва Господин Просто свернул за угол своей улицы, в дверь его дома позвонили. Отперла парадную дверь горничная и увидела на пороге девочку лет десяти, белокурую и длинноногую, в чистом переднике на синеватом платьице, девочку с двумя недлинными косичками и с голубыми глазами.

- Дядя дома? - спросила девочка.

- Никак нет, они ушли, - ответила горничная и добавила:? Войдите, Ниночка, быть может, они скоро вернутся.

Девочка вошла в подъезд и шагнула на ступеньку, затем на вторую.

Если бы можно было описать только косички девочки и её косоплётки поверьте, я ограничился бы тем: тугие скрещения собранных волос и индиговая окраска ленточек, немного выгоревших по краям и концам, но ещё совсем тёмных там, где складки лучатся из узлов - вот и всё: это почти гениально, как у Гомера - описание не Елены, а впечатления, произведённого ею на старцев. Но мы уже связаны другим: описанием ног. И здесь детская ножка узкая, в чёрной туфельке, не занимает всей поперечины ступенек, голень в тонком чулке худа - лицевая кость её торчит остро, и то, что выше колен, не намечается в складках платья. Но общее впечатление приводит к образу все той же, о которой речь была вначале: это её сестра.