Валериан Скворцов - Каникулы вне закона

- Ешь лучше, - сказала Ляззат. - Это вкусно. Салаты, морские продукты, вот это кисло-сладкое... Я соус выпью, не возражаешь? Некоторые с похмелья рассол тянут. Муж так делает...

- Ты замужем?

- Давно, - ответила она. - Но... без детей. А ты?

Она споткнулась, хотела сказать "пока без детей", я почувствовал. И опять, как вчера, неприметно перевела нас на "ты".

- Все у меня нормально.

Наверное, микрофон пристроили в её бюсте. Было на что посмотреть.

"Я же ещё и должен помогать заполнять досье на себя, - подумал я. - Да пошли они все со своим вопросником..."

Мне и понравилось, и не понравилось, как цепко она накрыла длинными пальцами с фиолетовым маникюром мою ладонь. Иногда трудно разобраться в таких женских поступках. Если бы меня спросили, хочу ли я по-прежнему с ней путешествовать, я бы не знал что ответить. Наверное, нет, не захотел бы...

- Расслабься, - сказал она - Все предрешено... Скоро поедем.

Я подумал: минувшей ночью, может быть, Ляззат и прикрывала меня во хмелю и с горя, бессознательно, в "подкорке" заменяя мною Усмана, но теперь она именно меня караулит так же, как караулили люди в двух "Жигулях", караулит вместо них. И ещё я подумал, что следовало бы все-таки потискать её в кровати. Микрофон определенно держался на ней на присосках. Теперь-то я не сомневался в его существовании. Силен задним умом...

Но чего ждет и ждет её командование? Когда Матье ввалится в мышеловку, где на роли сыра дергается крестный?

3

Обедать Ляззат отвела меня, назовем это так, на второй этаж гостиницы в ресторан, где ленивого официанта с меню пришлось ждать четверть часа. Одновременно с ним появилась кампания французов с переводчицами, и я молил Бога, чтобы они уселись за соседний столик. Они и уселись. Когда, приняв у Ляззат заказ, увалень на кривоватых ножонках унес меню, я развернулся на стуле и, извинившись за беспокойство, попросил ближнего из французов одолжить для уточнения его экземпляр. Де, мол, рассеянность, забыл про десерт. Я старался наговорить как можно больше французских слов.

Кудрявый парень воскликнул:

- Смотрите-ка, соотечественник! Вы давно здесь, месье?

И все они уставились на Ляззат. Действительно, было на что посмотреть.

Она пребольно пнула меня под столом носком туфли. И, растянув пухлые губы в улыбке, прошипела сквозь перламутровые зубы:

- Говори только по-русски... Понял?

- Недавно, два дня... Но я не француз, - сказал я. - Вот приехал делать предложение. Познакомились по переписке, знаете ли...

Второй тычок туфлей.

- Только по-русски, это приказ, - прошептала Ляззат.

Толстенькая переводчица выпустила дым в нашу сторону и сказала:

- Дама ревнует своего спутника, Энцо!

- Но я не голубой, честное слово! - ответил француз с итальянским именем.

Я засмеялся, и за мной все за французским столиком.

- Парень подумал, что ты ревнуешь, Ляззат, и говорит, что он не голубой, - перевел я.

Ляззат засмеялась, и за французским столиком тоже из вежливости.

- Больше на языках общаться не буду, обещаю, - сказал я Ляззат.

Выяснено: французского она не знает, блокировка становится жесткой, хотя выданный ею же мобильный телефон остается в кармане моего пиджака. Обеспокоенность Ляззат свидетельствовала, что микрофон с неё тоже сняли...

До четырех оставалось два с половиной часа. Я бы мог набрать номер Матье и, когда он снимет трубку, попросить к телефону Иванова-Петрова-Сидорова, а затем извиниться за ошибку. Крестник узнает голос, сообразит, что я в западне, и контакт, во-первых, оборвет, а во-вторых, возможно и предпримет что-то. Разумеется, выданный мобильный на "жучке", куда я звонил, определят, но ошибка, даже если в неё не верят, может и в действительности оказаться ошибкой. Другого хода в голову не приходило.

Она не спросила, кому я позвонил. Да и зачем? Контакт записан, кому следует им займутся, допрос на этот счет - тоже их дело. А Ляззат - страж, продолжение забот о моей персоне, начатых вчера "сладкой парочкой".

Я захлопнул крышку мобильного телефона и протянул его Ляззат. Мне показалось, у неё слегка дрогнули губы. Она отвернулась и сделала знак кривоногому официанту.

- Десертов будет три, - сказала она, когда он подошел.

Коренастый казах в казенной пиджачной тройке и с омертвелым, изношенным лицом появился в дверях ресторана. Не осматриваясь, мягко ступая небольшими ступнями, направился ко мне. Прямиком. Это ощущение возникло немедленно. Приближаясь, из фигуры он превращался в портрет. Кожа на скулах, носу и залысинах казалась навощенной. Отвратительное сравнение пришло само по себе: резиновая маска, как у хирурга перчатки на руках...

Когда он сел, я приметил лысину, прикрытую редкими прядками, начесанными с виска. Их слегка задирало сквозняком. Растянулись тонкие губы. В углах ничего не выражающих глаз возникло по морщине. Действительно, как на резиновой маске. Он улыбнулся, должно быть.

- Я подполковник национальной безопасности Бугенбай Ибраев, - сказал казах. - Кто вы?

Он давал мне время подумать. Ел клубнику в сметане, запивая глоточками кофе с молоком. Угощение материализовалось на столе за полминуты до его появления на стуле рядом со мной.

От типа буквально тянуло смертью. Танцовщицы из "Стейк-хауза". Усмана. И, не исключено, моей. Отчего бы и нет? Заполучи я заказанные Шлайном документы, неприкасаемые здесь репутации, словно поставленные на ребро и в ряд костяшки домино, попадали бы, начиная с первой тронутой. И одна, конечно, символизировала бы поверженного подполковника. Так что пощады не приходилось ждать.

Дико поверить, будто он не запрашивал Москву, сообразив, что я полный тезка полковника Ефима Шлайна. Да только что-то уж просто все складывается. Заказчик, пославший меня, выходит, здешних за дураков держит, тогда как на самом деле это, наверное, не совсем так... Ибраев сказал это, доев клубнику и задумчиво гоняя кофейную гущу в крошечной чашечке, которую вертел между пальцами, жесткими, как грабельные зубья.

Я молчал. Действительно: а что говорить?

- Ефим Шлайн благородный человек. Он собирается вас вызволять, сообщил Ибраев.

Удар, который я получил, в бангкокской конторе моего первого босса, майора Випола, назвали бы "кошачья лапка". Здешнего термина я не знал. Практически невидимый, удар нежен молниеносностью - боль приходит секунд через десять. Другие его преимущества: ни следа на теле и без клинических последствий для поджелудочной, печени, селезенки и остального подобного. Щадящий, одним словом. Известно, что со сломанным ребром человек продолжает ходить и поднимать не слишком тяжелое.

Никто и не заметил случившегося. А я опять промолчал.

Все-таки он зря так поступил. Эту боль я буду чувствовать долго. Я, признаться, не обращаю внимания на увечья и физические страдания. Форсированный допрос есть допрос и из-за того, что он - форсированный, обижаться не приходиться. Ибраев же унизил мое профессиональное достоинство. Он меня бил. В ресторане, прилюдно. И он знал, что я понимаю это ещё не допрос, меня просто бьют.