Валериан Скворцов - Каникулы вне закона

- Отдохни часок-другой, - говорит Тонг.

Повязку разматываю сам. Комната, видимо, в бараке из бамбуковой дранки и досок, крыша шиферная, лежит на стропилах, пол цементный, в зазубринах и трещинах. Примечаю мелкую стреляную гильзу, закатившуюся под плинтус возле окна. Гильза пистолетная, потускнела, видно, убирают помещение не часто. Два топорных кресла возле такого же столика, на котором эмалированный поднос с красными карпами, выписанными по дну, дешевый термос и мутного стекла стакан. Цинковая плевательница. В углу подобие дощатого алькова с москитником и куском фанеры, прикрытом домотканым рядном, вместо матраса. Окно без стекол, только ставни с деревянными жалюзи.

Холодно, ветер гуляет из щелей между полом и стенками.

Сажусь в кресло, вытягиваю ноги.

Что дальше?

Если я второй забредший сюда по делам человек из России, то кто первый?

Набираю воздуха в грудь и ору:

- Та Бунпонг! Та Бунпонг!

Он отвечает из-за стенки:

- Здесь я, господин Бэз... Ящерицы?

- Можешь зайти ко мне?

Он садится во второе кресло после третьего приглашения.

- Вождь Тонг Ланг Ианг - сумасшедший?

Ящерица действительно выползает на потолок, рывками передвигаясь на растопыренных лапках-присосках.

- Тонг старый. Жизнь слишком быстро сделалось другой. Он чувствует, что время его доедает. Немного не в себе. Мундир и все такое... В восемьдесят завел очередную жену, говорит, что ребенок у неё от него... Старых людей мучат страхи. Из-за сексуальной немочи и боязни истратить деньги до наступления смерти... Почему вы спрашиваете?

- Он сказал, что до меня приезжал один русский. Тоже плетет?

- Это правда. Три месяца назад.

- Ты его водил сюда?

- Да, но только до Тонга. Адъютант князя встретил его и сопровождал.

- Кто-нибудь записывает имена визитеров?

Та Бунпонг никогда не смотрит в глаза. В горах считается невежливым пялиться друг на друга. Теперь смотрит.

- Господин Бэз, я и ваше имя не помню.

Молчим.

- Хочешь, попей, - говорю я, кивнув на термос.

Хмонг цедит желтоватый напиток с плавающими чаинками в стаканы.

Обстановка, конечно, партизанская. Мне приходилось заглядывать однажды в подобный барак. В начале семидесятых. В группе наемников, высаженных с вертолета для захвата южновьетнамского красного шишки. Мебель одно к одному. Китайского производства термос, стаканы, поднос, плевательница. Обиход азиатского партизанского аппаратчика, у которого на мундире четыре кармана. По их числу у вьетнамцев различались тогда чины. Один - у лейтенанта, ну и так далее... Я ещё подобрал в бараке книжку на русском, из любопытства. "Вопросы ленинизма" Сталина. До сих пор помню прочитанную наугад строчку: "Имеются сумасшедшие, мечтающие присоединить слона, то есть Советскую Украину, к козявке..." Запомнил из-за слона и козявки. Книжку я хранил долго. И жалел, что не удалось поговорить с шишкой на русском. Сумел уйти... Но не в нем и его книге дело. А в том, что лежала эта книга на фотоальбоме и, когда я полистал его, на снимках шишка позировал с гостившими у него делегациями. Даже один французский сенатор попался.

- Тут есть что-нибудь почитать? - спросил я.

- Если желаете... Газеты на бирманском. Кое-что из документов Шанского государства. Не знаю. Зачем?

- Скучаю... Когда встреча с князем?

- Это Тонг устраивает.

Библиотека, расположенная в этом же бараке, в торце, оборудована рядом с умывальной и пропахла сырой тряпкой. Подшивки газет свалены штабелем на металлическом столе вроде верстака под портретом Сун Кха. Лицо вождя Шанского государства не разобрать, но дикий глаз белого стройного скакуна, вздыбившегося, вырывая поводья из рук присевшего от восторга князя, сделан в фокусе. Видно, фотограф, угождая вождю, целил специально. Переворачиваю одну сырую подшивку за другой, легко расползающиеся на куски листы плохой бумаги испещрены бирманскими "бульбочками", но даты указаны и по-английски.

Прехватываю снова пристальный взгляд Та Бунпонга. Азия прагматична. Он напрашивается на прямой вопрос: в чем дело? В принципе, ему давно не трудно догадаться - в чем.

- Та, ты хочешь помочь мне?

- Если приглашаете.

Вот эта подшивка! Предпоследняя из всех. За октябрь прошлого года. Следующая идет ноябрьская, а декабрьская отсутствует.

Та Бунпонг говорил о трех месяцах тому назад... Начинаю с сентябрьской. Примечаю, что фотографии печатаются только на первой полосе, поэтому перекидываю расползающиеся под рукой номера, не листая, один за другим. Делегация каких-то азиатцев с вождем... Делегация ещё каких-то азиатцев с вождем... Вождь отвечает на вопросы какого-то журналиста, судя по обложке, специально засунутого им в карман пиджака журнала, "Плейбоя"... Еще вождь с европейцем... Вождь с ансамблем песни и пляски неведомого освободительного движения...

Я узнал его. Вождь и он, Первый. Здесь - Первый и Второй для меня в Казахстане. Расселись в топорных креслах, под флагом Шанского государства.

Господи, помолился я, помоги мне выбраться отсюда. Теперь уж я Тебе точно отработаю, если оставишь живым хотя бы до Франкфурта.

Взяв следующую подшивку, за октябрь, я тихо сказал:

- Приглашаю, Та Бунпонг.

- Сколько вы можете заплатить?

- Я не сказал еще, что делать.

- Я знаю...

- Каким это образом?

Хмонг соединил пальцы ладоней, поднял на уровень груди и мягко ткнул ими в мою сторону. Он принимал обязательство, не желая обсуждать остальное. Он согласен на вербовку, согласен получать, сколько я, как говорится, отстегну, если вообще расщедрюсь, и выполнять любую работу.

Это тяжелейшие условия для работодателя. Ничтожная невнимательность к моральной оценке его услуг, случайная некорректность, и Та Бунпонг вправе предать меня. Шпионские вербовки в Индокитае специфичны. Присяга считается унижением: агенту предлагается подтвердить, что он сохранит верность, будто сомневаются в нем заранее. Оговоренное денежное вознаграждение - тоже: а если этой суммы не хватит, скажем, на похороны его высокочтимого отца, ответственность за достойную отправку которого к предкам вы тоже как бы берете на себя?

Классический прецедент, на котором базируются отношения между оператором и агентом в Юго-Восточной Азии, в Европе вызвал бы недоумение. Однажды в Пномпене не отличавшийся в боевых разборках и потому испытывавший угрызения совести слуга бросился в горевший дом хозяина. Видимого смысла в этом не было. Добро практически погибло, дом сразу обрушился. Когда пепелище остыло, хозяин вспорол обуглившийся живот слуги. В желудке лежал передававшийся из поколения в поколение серебряный амулет семьи, который неминуемо бы расплавился, не проглоти его прислужник...

Англичане первыми из белых разобрались в желтой душе. Агентов Интеллидженс сервис, перебежавших на сторону японцев в Индокитае во время второй мировой войны, трудно припомнить. А ведь исход её не сразу стал ясен.