Валериан Скворцов - Понурый Балтия-джаз

- Баллистической ракетой из Парижа?

- Нет, возьму на абордаж, повешу тебя и твою команду, а днище галиона изрублю топором... Через двадцать минут. Не вздумай удирать к берегу. У меня есть чем достать. И я тебя вижу, а ты меня нет... Вводная для размышлений на это время: я пришпиливаю на воротнике пальто генерала Бахметьева радиоуправляемую гранату, кнопка едет со мной. До встречи!

Ну вот, начинают проясняться сюрпризы минувшей недели. И последний из них: Чико уже не Чико.

Я достал из кармана плаща "ЗИГ-Зауэр". Проверил обойму и загнал патрон в патронник.

Двигатель заглох сам по себе. Зыбь чмокала о фанерный борт. Последнее, что мне оставалось услышать в этой жизни.

Глава восемнадцатая

Импровизации

Минут пять я обмякал, отрешившись и расслабившись в водительском дерматиновом кресле. Ноги уместил на штурвал, чтобы не мокли ботинки. Пришла и ушла мысль позвонить домой по радиотелефону через междугороднюю в Таллинне. Конечно, это было лишнее. Домашние знали мои, если так можно сказать, тональности, кроме, пожалуй, той, которая зазвучала бы, начни я разговаривать с ними теперь. Решат, что из плена, под диктовку...

Хотя и на подобные случаи словарь имелся. Например, если я просил к возвращению приготовить баранину, то маме и Наташе следовало уезжать из дома, то есть возможен удар, как говорится, по тылам. Они и находились теперь в бегах - Ефим Шлайн имел в служебном распоряжении несколько квартир в Москве. Номер телефона той, в которой обретались мои, я знал.

Папа, сколько я себя помнил, завел в семье порядок спать по очереди. Домашний дозор бдел двадцать четыре часа. С восьми лет, когда я ушел из приюта на шанхайской Бабблингвелл-роуд, подключали и меня, правда, на шесть часов и днем. На работу с отцом уходили все. Возвращались тоже. В Харбине, Шанхае и Ханое, вообще в Азии для таких, как мы, услышать или увидеть что-то заранее, а затем изготовиться или убраться всем вместе - означало выжить.

Смешно, но в Москве женщины сохраняли традицию.

Предстоящий морской бой даже утешал. Кто бы ни выходил против меня на рубеж атаки, с флангов и в спину зайти они, значит, не смогли.

Было тихо, если не считать хлюпанья воды поверх пайолов и шлепанья зыби о борт катера. Я читал про бесшумные подвесные моторы, работающие от аккумуляторов. Но рассчитывал услышать катер и с таким, если он есть у Рума. Хотя бы плеск буруна. Или различить прыгающий силуэт на черной волне ночного моря...

Рум, то есть Румянцев, и я относились к двум противоположным типам людей, говоря библейским языком, как Авель и Каин. Классификация этого рода как-то сама по себе устоялась в моем подсознании уже после службы в Легионе в роде некоей универсальной. Каином был не только Рум. Например, Дитер Пфлаум, Шлайн, даже несколько женщин, Марина в том числе. Мне кажется, мои родители тоже были такими.

На Алексеевских курсах существовал факультативный класс основ православия. Большинство слушателей считали себя агностиками, католиками, протестантами или иудаистами. Да и в Россию никто из серьезных и стоящих специалистов, конечно, не собирался. Работа путаная и бестолковая, а риск и предательства постоянные, хотя оплата в секторе Восточной Европы случалась и двойная. Занятия отца Бориса Пейчеца посещали поэтому, в основном, не совсем уверенные в себе бывшие насельники буддистской и мусульманской Азии вроде меня. Не думаю, что отец Борис обладал необходимой суммой представлений по своему предмету. В миру его специализацией считалось проникновение в террористические группы, правда, на более низком оперативном уровне, не чета тому, что вытворял князь Сирилл Кленско. Так что теория о Каине и Авеле как родоначальниках двух людских типов могла быть и свидетельством, грубо говоря, профессионального невежества Пейчеца. Но, как бы там ни было, мне эта трактовка нравилась. Воинственные, активные, изобретательные каиниты. Кроткие, пассивные и бесхребетные авелиты.

Эту бесхребетность я почти преодолел в себе и кое-какой план предстоящих действий начинал вызревать, когда запястье правой руки, в которой я держал "ЗИГ-Зауэр", парализовал жесткий захват. Левую вывернули за спинку сиденья, а подбородок задрали перчаткой, вонявшей мокрой резиной. Я все же успел, выбросив ноги вверх, перевалиться назад через сиденье так, что захваты на секунду разжались. Этим удалось добиться, что наручники замкнули не за спиной, а спереди, перед грудью. Все-таки позиция.

"ЗИГ-Зауэр" упал под воду, на пайол.

На борт напрыгало столько народу, что фанерный "семьдесят пятый" и держался-то на плаву, наверное, только потому, что его сжимали теперь справа и слева две десантные надувные лодки. Получилось подобие плота, в середине которого трое или четверо Каинов в прорезиненных гидрокостюмах распинали продрогшего и промокшего злосчастного Авеля. Да ещё с разбитым лицом, вид которого, когда они включили свои фонари, их совсем не удивил. Это был результат, если так можно сказать, их собственной недавней работы...

- Привет, Рум, - сказал я старому боевому товарищу, хотя затруднялся определить, кто из них был кто. Фонари слепили, я едва различал силуэты.

- Ты свихнулся, капрал Москва, - ответила по-французски тень, только ещё перебиравшаяся на катер. Другие раздвинулись, чтобы я стал виден между их тюленьими тушами. - Чего тебя вынесло в море? Одурел в охотничьем раже?

Наверное, подумал я, и одурел. Но то, что я их тормознул непредвиденным появлением на десантном катере, определенно. Они нападали от замешательства. И не топили сразу - не понимали, что у меня на уме. Мой инстинкт погони сработал верно. Кобра атакует вспять, если чувствует, что её достают. Вот и явились...

- Когда ты стал Тургеневым? - спросил я.

- Так не пойдет. Вопросы не разговор...

- Разговор ведут вдвоем и по своей воле, - сказал я.

- Ладно, потерпишь...

Убивать не торопились. И это тоже позиция.

Рум приказал по-английски:

- Всем убраться на места! Отойти на двадцать метров!

Кто-то из абордажников перевел команду на русский с безбожным южным акцентом. Меня отпустили.

"Семьдесят пятому" полегчало, едва штурмовая орава ссыпалась с борта. Катер приподнялся из воды, болтанка и дрейф стали заметнее. "Эвинрудовские" электромоторы бесшумно утащили резиновые лодки в темноту. Рум - по-прежнему черный силуэт в слепящем свете фонаря - увеличился в объеме. Видимо, наклонился.

- Зачем ты погнался за мной на этой лоханке, Бэзил?

Он перешел на русский. Наверное, для тех, кто приплыл с ним, он скрывал знание языка. Чтобы лучше контролировать.

- Давай сначала поговорим с предисловием... У тебя есть время, Рум?

- Если ты не приманка. Или ещё что-то.

Он опустился на соседнее сиденье. На катерах вроде "семьдесят пятого" оно называется командирским.