Виктор Слипенчук - Зинзивер

Домой шел опять пешком, и если всю дорогу в ДВГ клеймил позором своих мнимых классиков, то теперь - себя. Дал слово Божьей Матери, что деньги литобъединенцев не просто так потрачу, а с толком - буду жить на них и писать. Со студенческой скамьи мечтал я о внезапном богатстве, которое позволило бы не думать о хлебе насущном, не забивать голову унизительными мыслями о пропитании, а творить, создавать бессмертные произведения. Настало время осуществить мечту, тем более что бессмертные творения будут обязательно издаваться огромными тиражами и деньги сами потекут в мои карманы. Тогда-то и представится случай каким-то образом отблагодарить нынешних кредиторов. Я до того настроился писать (оправдать доверие, возложенное на меня подкожными деньгами), что мысль о возможной случайности, которая могла бы помешать осуществить задуманное, показалась гласом Господним. Дело в том, что на подсознательном уровне я мгновенно понял, что помешать может только Розочка, ее возвращение. Но не признался себе, увернулся от подсознательного и как ни в чем не бывало попросил Божью Матерь оградить меня от всех возможных и невозможных помех.

И вот, как только попросил, сразу же почувствовал неискренность просьбы и даже испугался, что Богородица удовлетворит ее. Да-да, пошел на попятную. Стал заверять Богородицу, что Розочка своим возвращением не только не помешает, а наоборот, усилит мое вдохновение и тем самым ускорит написание бессмертных произведений. В своих просьбах и увещеваниях я дошел до того, что предложил Богородице сделку - Она возвращает Розочку, а я взамен не беру ни копейки из подкожных денег. Разве что на издание коллективного сборника?! При всей бездарности авторов его нельзя отметать, потому что в угоду мне, когда стану известным классиком, его непременно издадут. Главное - стать классиком, а для этого нужно только одно - чтобы Розочка возвратилась домой, и возвратилась немедленно.

Все у меня сводилось к Розочке, и я ускорил шаг - вдруг она уже вернулась?! Глупо?! Для тех глупо, кто никогда не слышал гласа Господнего.

На вахте в общежитии мне сказали, что ключ от комнаты и мою записку забрала жена - уже с час, как она дома.

- Как дома?! - не понял я.

То есть понял, но не поверил, подумал, что вахтерша меня спутала с кем-то другим или по чьему-то наущению разыгрывает. (Сама-то она до розыгрыша не дотумкала бы.)

- С тобой-то все ладно? А побелел-то как! - испугалась вахтерша.

- Я вам не верю, - сказал я. - Моя жена... Где она была? - спросил, не понимая, о чем спрашиваю.

Мне хотелось только одного - чтобы эта недалекая женщина наконец-то поняла, что мы говорим действительно о моей жене и ни о ком другом.

- Вот-вот, я тоже ей не поверила, - обрадованно подхватила вахтерша. Говорю ей: как же может быть, чтобы ты вернулась из командировки, неужто нынче ездеют по командировкам со своими кроватями, холодильниками и телевизерами?

Женщина стала изображать, как строго и недовольно посмотрела на нее Розочка, как, взяв ключ, оскорбленно дернула головкой и как горделиво удалилась, словно не она, нахалка, внаглую все свезла из комнаты, а у нее свезли.

Сомнений быть не могло - имелась в виду Розочка. Сердце мое, точно очнувшаяся птичка, встрепенулось навстречу небесной лазури, солнечным лучам, и от горизонта до горизонта я увидел Приобскую степь, степь моей юности поля цветов как поля любви. До чего же интересная женщина эта вахтерша, она кипятится, гневается, а от нее исходят волны радости и даже восторга, подумал я и, не чувствуя ног, помчался наверх, к Розочке.

Не помню уж, на площадке какого этажа остановился. Меня осенило Розочка, очевидно, приехала уставшей, голодной, а у меня, как всегда, пусто. То есть на подоконнике от вчерашнего осталась зачерствевшая корка хлеба, но на ужин зачерствевшую корку хлеба - это форменное варварство!

Я неописуемо обрадовался, что деньги при мне, что их не выбросил. У меня даже холодок пробежал по спине - что бы я сейчас делал?! В ответ где-то далеко-далеко в глубине души отворилось как бы окошечко кассы, лица я не разглядел, а голос как будто мамин: "Обещал ни копейки не брать из чужих денег, а сам?!" О Господи, как можно, какие чужие, когда Розочка голодна! Восстало все во мне с такой горячностью, что окошечко вмиг захлопнулось, и больше я уже не вспоминал ни о своих просьбах, ни об увещеваниях, а летел как на крыльях.

Пробегая мимо вахтерши, крикнул, чтобы ни в коем случае не отпускала Розочку, придержала до моего возвращения.

На автобусной остановке, долго не раздумывая, сел в первое попавшееся такси и поехал на вокзал в дежурный магазин. Там было пусто - прилавки и витрины опахнули каким-то залежалым потолочным пространством. Слава Богу, что в хлебном отделе был хлеб, а в рыбном - пирамиды консервов ставриды в томатном соусе. Потом поехал в ресторан "Центральный" - взял колбасы, сыра и, главное, на разлив двухлитровую банку водки и столько же очень хорошего, но густоватого портвейна. Наклонив флягу, буфетчица черпала его столовским половником и нахваливала так, как нахваливают борщ - свежий, запашистый, ешьте на здоровье!

Меня, конечно, больше всего удивила водка на разлив - нововведение к алкогольному запрету показалось весьма оригинальным, но я промолчал, чтобы не выказывать своего невежества и не вызывать подозрений. Обслуживая нас, буфетчица опасалась внезапного визита народного контроля, во всяком случае, попросила одну из официанток постоять у двери в подвал, в который мы (человек восемь) прошли за нею. Тут-то, снабдив банками из-под застарелых огурцов, она и отоварила нас. Денег я не жалел, единственная беда освобожденные подкожные рубли трудно поддавались подсчету, и, нервничая, буфетчица попросила меня подождать, пока обслужит всех. Зато потом помогла: нашла сетку из-под лука и проводила через черный ход. Напоследок сказала, чтобы не продавал "рассыпуху" (ее слово) возле ресторана, а то и сам погорю, и на нее тень брошу - она приняла меня за мелкого "нового русского".

Мне стало смешно - виною, несомненно, были подкожные деньги, они, как и белые носки, создали вокруг меня ауру, за которой я, настоящий Митя Слезкин, не просматривался. Кстати, таксист принял меня за картежника. Когда подъехали к общежитию, он сказал, что самое опасное в компании - это затесавшийся сукин сын с краплеными картами, такого надо сразу сбрасывать с пятого этажа. На этот раз мне было не смешно, я только чуть-чуть улыбнулся, да и то не от веселья, а чтобы потрафить таксисту. И уж совсем я растерялся, когда вахтерша встретила вопросом: видел ли я двух представительных дедков с мальчиком в голубенькой курточке, мол, вот только что они вышли?

Никого я не видел, но догадался, о ком речь. Вахтерша подала записку, написанную красивым ученическим почерком: "Отныне Вас нету, Вы запутались, не впутывайте нас. Ничего от Вас нам не нужно - отвяжитесь по-благородному".